Георгий Русафов - Ваклин и его верный конь

Он ожидал увидеть трехглазую жабу, но перед ним стоял высокий старец с длинной до пояса белой бородой. И только его глаза своим блеском и добрым выражением напоминали глаза его спасительницы-жабы.

— Кто ты? — воскликнул изумленный юноша. — Твои глаза, твой голос мне знакомы. Неужели ты…

— Да, да, ты не ошибся, сынок. Это меня ты спас от верной смерти. Мало того, твоя доброта избавила меня от проклятия, которое тяготело надо мной триста лет. Злые чары превратили меня в трехглазую жабу. Страдания. которые ты перенес так достойно ради меня, вернули мне мой прежний облик. Пусть же дом этот, который возник из пепла в тот самый миг, когда моя жабья кожа спала с меня и я сделался человеком, озарит тебя радостью. Будь счастлив в этом доме, сынок!

Сказав эти слова, старец исчез, словно дым, оставив пастуха одного…

И в ту же самую минуту в далекой стране пламя охватило лавки и дом неблагодарного купца и сам он сгорел в огне пожара.

Вон в том сельце, напротив, где лачуги с соломенными крышами разбежались по холмам, словно козы без пастуха, много лет назад жил один бедняк. Не было у него ни жены — хозяйки, ни крыши над головой, ни даже собаки, которая была бы ему товарищем. Летом он считал звезды, ночуя под открытым небом, а зимой дрожал от холода с чужой скотиной по чужим хлевам. Так он встретил и проводил много лет, много зим. Надоела ему эта морока. Однажды утром проснулся бедняк продрогший, махнул рукой и решил:

— Видно, нет тут для меня жизни, пойду-ка я по белу свету счастья искать — ведь для бездомного любой уголок под звездами — дом!

И в тот же день простился бедняк с родными местами и зашагал босыми ногами по пыльным дорогам… Шел он, шел и как-то в знойный полдень забрел в дремучий лес. Скитался по лесу день, пробирался по чащобе еще два, а на четвертый день открылась перед ним во всей своей красе дивная поляна.

Ее устилал густой ковер мягкой травы, весь в пестрых цветах. В мареве летнего дня они пахли так сладко, что у бедняка даже голова закружилась. Среди цветов, будто серебряная змейка, струился чистый и студеный ручеек; он уютно журчал в глухой тишине леса, будто убаюкивал, и усталого путника так и тянуло прилечь на бережку и хорошенько отдохнуть.

Но больше всего понравился бедняку домик, который один-одинешенек стоял посреди чудесной поляны. Маленький, беленький, он мигал ему своими круглыми окошками и как бы приглашал:

«Что медлишь, человек, что не спешишь войти? Для усталого путника у меня найдется и богатый стол, и мягкая постель, и теплые одеяла!»

Домик приветливо манил, обещая отдых и покой после долгих скитаний по лесу, и бедняк, недолго думая, побежал к чудесному домику и вошел в него. Вошел и в тот же миг лишился и ума, и разума от того, что раскрылось перед его глазами…

Все стены в домике были увешаны не картинами да коврами, как украшают иные дома по белу свету, а пышными, белыми, как снег, караваями. Очаг в глубине единственной комнатки не походил на другие очаги, а был сложен из крупных кусков брынзы. Лежанка была сбита из желтого, как слоновая кость, масла… Словом, все в этой необыкновенной комнатке было сделано из различных вкусных вещей, как бы для того, чтобы поразить воображение голодного человека.

Хочешь есть, сними со стены каравай, мажь маслом с лежанки, отламывай от очага кусок брынзы, открывай рот и ешь на здоровье, душа голодная!..

Так бедняк и сделал! За всю свою жизнь он видел такие чудеса только на чужих столах и не заметил, как съел половину хлеба со стен и половину брынзы, из которой был сделан очаг… Лишь когда он оставил без ножек масляный диван и до дна опорожнил кувшинище молока, он спохватился.

— Ох, несдобровать мне, если хозяева меня застанут, увидят, что я натворил… Дай-ка я спрячусь скорее где-нибудь, а там видно будет! — сказал себе бедняк и поспешил спрятаться на чердаке.

Только незваный гость укрылся, как в лесу вдруг загремела дружная, звонкая песня:

Песня была слышна все ближе и ближе. Не успел бедняк понять, в чем дело, как дверь с треском распахнулась, и в комнатку, толкаясь, вбежало целое стадо коз — все до одной рогатые, все до одной бородатые. Сытые, беззаботные, они пели, прыгали и смеялись.

Но, завидев опустошения, произведенные в их жилище бедняком, козы ужаснулись и наперебой принялись верещать:

— Кто съел половину хлеба со стен?!

— Кто разрушил наш белый очаг?!

— Кто оставил без ножек наш мягкий диван?!

— Кто до капли выпил молоко наших козлят?!

Затем они дружно топнули копытцами и крикнули в один голос:

— Сестрички, разыщем злодея и безжалостно его накажем!

Насторожившиеся, разъяренные, они разбежались по комнатке. Заглянули в каждый укромный угол. Перевернули всю мебель. Каждую темную дыру осмотрели… Только на чердак ни одна из них не догадалась заглянуть, и злодея так и не нашли.

Утром козы, уходя на пастбище, оставили одну охранять дом.

— Смотри в оба, сестрица, — строго-настрого наказали они ей перед уходом. — Случится новая пакость, пока нас нет, — несдобровать тебе!

Вот козы ушли, а сторожиха улеглась возле дверей и широко раскрыла глаза — муравей покажись, и то заметит. Бедняк с чердака в щелку смотрел и все видел. До самого полудня он не шевельнулся, не издал ни звука. Но когда подошло время обеда, захотелось ему снова полакомиться белым хлебом с брынзой и с маслицем. Стал он думать, как перехитрить сторожиху и незаметно спуститься в комнатку к лакомствам.

Думал он, думал и наконец решил: «Попробую-ка убаюкать рогатую красавицу, не то, того и гляди, в двух шагах от еды с голоду ноги протяну!..»

Тут он через шелку уставился на сторожиху и стал шептать тихо, настойчиво:

Трижды повторил бедняк заклинание. Сказал в первый раз — коза ничем не показала, что услышала что-нибудь. Сказал во второй раз — веки ее отяжелели и стали часто мигать. А проговорил слова заклинания в третий раз — сторожиха опустила голову, закрыла глаза и тотчас уснула. Тогда бедняк спокойно слез с чердака и распорядился оставшимися со вчерашнего дня лакомствами, словно отцовским наследством…

Под вечер вернулись козы с пастбища и еще с порога увидели, что злодей опять побывал в домике, и, как грозились утром, сразу же набросились на спящую сторожиху.