Лев Кузьмин - Баба Яга и ее внучки Ягобабочки

Так заяц с нею рядом и прижился. От неё он больше не прятался. Только вот всё молчал и молчал.

Но как-то раз в минуту совсем уж печальную Айша стукнула по стене кулачком, сказала грустно:

— Неужто мне здесь и сидеть целых три года? Неужто потом за какого-то обманщика идти замуж, а хорошего, девичьего счастья так и не увидать?

И седой заяц с колен её спрыгнул, ушки свои длинные поднял торчком, и даже, как рукой, взмахнул лапкой:

— Увидишь! Настоящее счастье и свободу, если пожелаешь, ты увидишь!

Айша, услыхав от зайца голос не заячий, а человечий, сначала испугалась.

Но заяц объяснил:

— Не бойся! Ведь звери, если только захотят, все чуть-чуть по-человечьи говорят… А я-то, заяц, ещё и волшебный! Я с тобой не только поговорю, я тебе помогу.

Поковылял заяц к тому, в тёмной тени, кустику, выносит оттуда белую заячью шубку.

— Вот! Эта шубка — моя зимняя… Она мне больше не нужна. Моя жизнь кончается, как всё на свете кончается, а твоя жизнь — начинается. Ты эту шубку только лишь накинешь, так сразу и обернёшься тоже зайцем. А зайцы умеют норки рыть! Вот и выроешь ты норку-ход и под глухою стеной, и даже на другую сторону высокой горы, подальше от злющей твоей мачехи. Там тебя ждёт свобода, ждёт и счастье!

— Ой, — говорит Айша, — мачеха ко мне с обедом придёт, меня зайцем увидит, загонит в клетку, похуже этой…

— Не загонит! Ты шубку скинь, опять станешь девочкой.

— Но как далеко мне норку рыть? — спрашивает Айша. — Под землёй я могу заблудиться на веки вечные.

— Не заблудишься… — объясняет старый заяц. — Я каждый раз, когда шубки свои расчёсывал, то все до одной шерстинки собирал вместе. А из шерстинок длинную нитку спрял. Получился целый клубок. Он в шубке лежит, в кармашке. Ты нитку здесь к кустику привяжи, потом рой норку сначала вниз, а затем — всё прямо да прямо… Сама клубок за собой не забывай разматывать. И как только он кончится, тут — и другая сторона горы, тут и надо выходить тебе к солнышку.

— А нарытую глину куда из норки девать? Глину мачеха вмиг заметит! — волнуется Айша.

Только мудрый заяц и тут ей дал мудрый совет. Он объяснил, что глину следует спускать в дворовый ручеёк, и там быстрое течение всю глину размоет, унесёт с собой безо всякого остатка.

Ну а ещё заяц сказал:

— Долго тебе, Айша, придётся трудиться, но ты всё равно не теряй надежды! А теперь — прощай!

И он исчез. И осталась у Айшы в руках только белая шубка.

Накинула она шубку себе на плечи и сразу чувствует, сразу видит: руки её стали меньше, ноги стали меньше, всё тело сделалось маленьким, только уши — длинными-предлинными. Да и руки, уже совсем не руки, а настоящие лапки, и на них — острые коготки. Царапнешь землю — получается от коготков ямка!

Тут ключ в двери повернулся, засов на двери звякнул — мачеха обед несёт.

Айша мигом шубку скинула, стоит перед дверью как ни в чём не бывало.

Мачеха с подозрением спрашивает:

— Чего это ты сегодня вроде как повеселела?

Айша мачехе отвечает:

— Это я по вам соскучилась. Вашему приходу радуюсь.

— Ну, радуйся, радуйся… — говорит мачеха. — Вечером опять приду, ужин принесу.

Но Айша ещё до вечера, не теряя ни одной минуты, опять стала зайчиком и принялась рыть свою норку.

Рыла она и после ужина, рыла и на другой весь день, и так — сутки за сутками. Выходила только тогда, когда железный засов на железной двери загремит, а на другие дела, даже на песенки, больше не отвлекалась.

И сколько прошла-прорыла, всё измеряла ниткой с шерстяного клубка.

Но медленно разматывалась эта нитка, медленно подавалась вперёд трудная, подземная работа.

Однажды совсем было остановилось всё дело. Скребёт девочка-зайчик коготками глину, скребёт, но земля, будто каменная, не поддаётся. Обрыла это место Айша вокруг, а там… фарфоровый кувшин! Да не пустой кувшин, а спрятан в нём серебряный слиток! «Ну, мне он пока что ни к чему…»— подумала Айша, засыпала кувшин опять глиной, копает подземный ход дальше.

А время-то уже на третий год пошло. И моток ниток становится всё меньше. И Айша совсем не маленькая девочка теперь, а вполне взрослая девушка.

И вот — моток вдруг кончился. Айша соображает: «Надо теперь не вперёд, а вверх копать!»

Копала, копала, — что такое?!

В глаза бьёт свет, но она не в поле, не на лугу, не в роще, а в тёплом, светлом домике, в комнате. Да не просто в комнате, а в чьей-то кухне.

«Тук-тук!» — стучит по кухонному столу кухонный ножик. Катается по мягкому тесту, по доске деревянная скалка. Пылает в плите красный огонь — на кухне чистенькая, беленькая старушка лапшу стряпает.

В огонь старушка подбрасывает прутья сухого хвороста. Прутьев в углу кухни сложена большая куча, — за нею-то и вышел на поверхность девушкин лаз.

Притаилась девушка-зайчик в прутьях, наблюдает оттуда за старушкой. Та спешит, стряпает, у огня хлопочет, сама с собою разговаривает:

— Вечернее солнышко на закат идёт, скоро мой сын Абду домой возвратится, есть после дальней дороги запросит, а у меня до сей поры ничего не готово. Лапша недостряпана и вода в котле всё ещё не кипит. Видно, стара я стала, нерасторопна, совсем не гожусь никуда! Вот была бы у меня в доме молоденькая невестка, она бы управилась живо!

За окном в это время — топы-топ, топы-топ! — застучал по дороге копытцами ослик.

У крыльца ослик остановился, в домишко входит высокий, статный красавец-парень.

Старушка так его и обнимает, и пыль с его халата обмахивает, снуёт по кухне, хватается то за чайник, то за чашки:

— Садись, милый сынок! Первым делом чайком тебя после дальней дороги напою…

Сын говорит:

— Спасибо, мама! А я тебе, глянь, какой с рынка подарок привёз!

И вынимает из-за пазухи новый платок. Вынимает, накидывает матери на плечи.

Мать радостно улыбается:

— Балуешь, старую, меня! Поди, истратил кучу денег…

Сын отвечает:

— Сколько на подарок истратил — не важно. Куда важней — сколько сегодня выручил на рынке за наши овощи с нашего небольшого огорода… А выручил я хорошо.

— Вот и славно! — говорит старушка. — Значит, ещё разок-другой съездишь на рынок, и тогда и дела наши немножко поправишь, да и, возможно, решишь найти себе, наконец, добрую жёнушку.

— Ах, мама, мама! Ты всегда всё твердишь мне одно и то же! — смеётся сын.

И сидят мать с сыном у огня, так вот славно беседуют, а девушка-заяц прячется за грудой хвороста и вздыхает чуть ли не вслух: «Счастливый этот дом и счастливые, хорошие живут в нём люди! А я-то думала, счастья на свете нигде уж нет…»