Лев Кузьмин - Баба Яга и ее внучки Ягобабочки

Да и как найти было? Он ведь оказался в гостях у лесного хозяина, у колдуна-медведя по имени Ош.

А в гости к Ошу не попасть никому, если Ош гостей не пожелает сам.

И он вот мальчика первым и приметил, и поманил к себе в свою тайную избушку. Позвал голосом не страшным, не медвежьим, а голосом добрым, человечьим:

— Вижу ты, малыш, устал, оголодал, так заходи ко мне. Я тебя напою, накормлю, приголублю.

Мальчик на ласковые слова откликнулся, перелез порог избушки. А там — стол, на столе грибная похлёбка, спелая малина, золотистый, сотовый мёд.

Ош всё это мальчику придвигает, говорит:

— Угощайся, не стесняйся! Да потом у меня и отдохнёшь.

Мальчик поел, тут же спать захотел. Медведь его в тихий уголок на мягкую постель, на пихтовые лапки уложил.

Мальчик спит, под щёку кулачок подсунул. И такой он весь во сне-то румяный, пригожий, что смотрел на него медведь, смотрел, да и надумал:

— Оставлю-ка я этого мальчонку себе! Пусть он мою одинокую жизнь украшает. А чтобы не слишком нянчиться с ним, я ему роста и силы прибавлю. Дам волшебной водицы, и он вырастет вмиг.

Что медведь надумал, то и сделал. Проснулся мальчик, пить попросил, а медведь подаёт ему в плошке той самой водицы.

Выпил мальчик волшебную водицу, прямо на глазах начал расти. Рос, рос, вместе с одёжкой рос, головой в потолок упёрся.

— Э-э… Лишку вышло… — говорит медведь. — Так ты мне всю избушку разворотишь, в дверь не пролезешь. Выпей глоток воды обыкновенной.

Глотнул мальчик-великан воды обыкновенной, заметно поубавился. Стал не великаном и не малышом, а крепким подросточком. И сам он очень довольнёшенек, сам ходит по избушке, на себя любуется, и медведь доволен.

— Вот, — говорит, — теперь подходяще! Остаётся выйти, силу твою измерить. И запомни: ты с этой минуты — не потеряшка, ты с этой минуты — Ошвердас. То есть мой, Оша, приёмыш!

И вот они вышли за дверь. Ош-медведь показывает на тонкую берёзку-прутик:

— Попробуй, выдерни…

Ошвердас ухватил прутик за макушку, потянул, выдернул прямо с корешком.

Медведь показывает на другую берёзку, повыше, потолще:

— Дёрни и эту…

Ошвердас дернул, выдрал и эту со мхом, с корнями.

Тогда медведь повернулся к берёзе старой, вековой.

А Ошвердас новых приказов уже не ждёт, он сам кидается к дереву. Он сам желает повалить вековую берёзу, да при всём старанье отломил только один-единственный сук.

Отломил, держит в руках, досадливо надул губы. Понравилось за первый-то и за второй разы, что всё ему поддаётся, а тут не вышло, вот он и набычился.

Медведь утешает ласково:

— Ничего, ничего… Силы у тебя стало и так совсем немало! Насупротив себя прежнего ты всё равно теперь почти как богатырь!

И вновь у Ошвердаса ушки на макушке. Опять он взбодрился, опять расхорохорился. Про богатырей-то он ещё от собственной бабушки слыхивал, и теперь ему, медведем расхвалённому, совсем уж замстилось: «А, может, я богатырь и взаправду? А если — взаправду, то зачем сидеть здесь в лесу? Не лучше ли на вольные поля, на широкие просторы выйти, других там богатырей поискать, и с ними побороться, побогатырствовать?»

Вслух Ошвердас, конечно, ничего этого не сказал, да медведя, хозяина лесного, старого, обмануть трудно. Он про думы Ошвердаса догадался:

— Вижу, куда тебя потянуло… Но — не торопись! У меня хоть с год, да поживи. Прикопи про запас ума. А то я тебе лишь роста да силёнок прибавил, а ума пока ещё — нет.

Но Ошвердас теперь будто оглох, он знай себе петушится:

— Нечего мне больше копить, нечего прибавлять! У меня за всё про всё теперь дубина имеется! Берёзовая… Крепкая… Она меня выручит повсюду!

И вскинул на плечо берёзовый сучок, и, не прощаясь, пошагал куда глаза глядят, прямо по ельникам да по осинникам.

А медведь только лапой во след ему махнул:

— Пу-ущай уходит! Непутёвый мне попался приёмыш. Неслух!

И вот ломится Ошвердас через чащу, гнёт ветки, раздвигает прутья, вдруг свежая пашня перед ним.

Пашня так просторна, что глазом не окинуть.

Она глубоко сохою возделана, от неё земным соком пахнет, а по закрайку натоптана дорога.

По дороге женщина идёт. Шустрая такая, нарядная, за плечами берестяной пестерь.

Ошвердас к ней на дорогу из кустов вылезает, окликает:

— Эй! Не знаешь ли, где тут водятся богатыри?

Женщина оглянулась, улыбнулась:

— Ты сам-то кто такой?

— А я тоже богатырь! Видишь: у меня дубина, да и прозываюсь я не просто, а по-медвежьи. Имя моё — Ошвердас!

Женщина не испугалась, только шире заулыбалась:

— Ты и впрямь на растрёпанного медвежонка похож… Ну, а насчёт богатырей мне неведомо ничего. Могу лишь познакомить с двумя моими братцами.

— Где ж они, твои братцы?

— А в этом вот поле работают. Старший, гляди, какую пашню всего за полдня распахал! Конца края не видать! А другой братец по готовой земле рассевает зерно. И если есть желание, подожди его прямо тут.

— Некогда мне ждать, — говорит Ошвердас. — Веди меня к братцу-пахарю. Судя по делу, силёнка у него какая-никакая, а имеется. Вот с ним я и поборюсь!

Улыбчивая женщина не спорит:

— Поспешай тогда за мной. Мне братца-пахаря обедом подкрепить надо.

И вот шли они, шли, дошагали до зелёной, большой сосны. Под сосною в холодке саврасый конь стоит. При коне деревянная соха, стальные лемеха; длинные оглобли. Рядом спит пахарь. Руки он за голову закинул крепкие, плечи у него широкие, да и сам он весь могуч.

— Вот, — говорит женщина, — это и есть мой братец. На работе, на пашне уморился, обеда не дождался. Теперь не знаю, как разбудить.

— Разбудим! — сказал храбро Ошвердас, да и ткнул пахаря дубинкой под бок. Пахарь всхрапнул лишь громко, не ворохнулся, не шевельнулся.

Тогда Ошвердас опять его — под бок. Но и тут пахарь чуть глянул вполглаза, увидел сестру, в полусне бормотнул:

— Ты что, сестра? Пришла, а мух от меня не отгоняешь…

— Это не мухи! — сестра хохочет. — Это пожаловал к тебе Ошвердас-богатырь. Встань, посмотри на него, поудивляйся.

— Вот высплюсь… — прилёг на другой бок пахарь, — вот высплюсь, тогда и поудивляюсь.

И вновь он захрапел, а обидчивый Ошвердас сердится.

— Сейчас, — говорит, — узнает он, соня, что тут за мухи! Сейчас, — говорит, — я ему дубинкой-то прямо в носу щекотну!

— А вот этого, — возражает сестра пахаря, — делать не советую. Братец может очень сильно расчихаться.

— Подумаешь… Страх какой! — не слушает Ошвердас. — Мне ли вздрагивать от каждого чиха!

И потянулся он берёзовым сучком-дубинкой к носу пахаря, и пахарь нос наморщил, лоб наморщил, глаза широко раскрыл, голову приподнял, да и — чихнул.