Спиридон Вангели - Панталония — страна чудаков

— Что делает на троне эта обезьяна?! — говорил король в первую ночь. — Ему бы мухами и комарами править! Что? Крыльев нету? Будет ушами хлопать!

И, конечно, на следующее утро одного советника выгнали.

— Когда я был маленький, — рассказывал король на другую ночь, — я упал с дерева вниз головой. С тех пор я из таблицы умножения только «дважды два» помню! Да, видно, король-то ещё глупее меня, раз такого советника держит.

И этого прогнали. Мало того, дали справку, что с головой у него не всё в порядке.

Иногда, правда, случалось, что Его Величество во сне в ладоши хлопал и кричал: «Ура королю!». Утром хозяину шляпы выдавали брюки, в которых сам король ходил. Это была высшая награда в стране Панталонии.

В один прекрасный вечер вздохнула с облегчением королевская корова Флорика: съела она все соломенные шляпы во дворце, осталась только шляпа короля. Ну, что под этой шляпой делалось, только Его Величество знал. И король с утра весёлый ходил, руки в карманах, шляпа набекрень. К обеду, однако, помрачнел.

— Что с вами, Ваше Величество? — спрашивал первый советник.

— Голова, — сказал король и показал на собственную голову. — Болит, в ней какая-то музыка.

— Так это же чудесно! У вас музыкальная голова!

— Сюда вошла какая-то песенка, — объяснил король, постукивая себя пальцами по лбу, — а выйти не может.

— А вы спойте её — и дело с концом!

— Нет, первый советник, я — король, а не слуга песни. Есть у меня другое средство. Где мой пастух? Где Флорика?

Прибежал пастух, притащил Флорику.

Король снял с головы свою шляпу и сказал пастуху:

— Играй торжественный марш!

— Ту-ру-рум! Ту-ру-рум! — забубнил пастух — и шляпа оказалась во рту у Флорики.

Корова поморщилась, но шляпу сжевала.

Вечером колокол созвал всех крошек во дворец. Флорика дала всего кружку молока, но по капле всем крошкам хватило.

Крошки обрадовались ужасно. Каждому было интересно узнать, о ком из них думает король, ведь у одного дом непокрытый стоял, другому лошадь надо было купить…

В тот день крошки пораньше потушили лампы и легли спать. К полуночи многих из них разбудили мысли из королевской шляпы. В ночных рубашках выбегали они на улицу и пели-кричали на все голоса:

Королева очень обрадовалась, когда услышала, как народ славит короля. Разбудила его, растолкала.

Он слушал, слушал, а потом сказал:

— Вот и прошла у меня голова, больше не болит. Спел песенку другой голос. Голос народа!

А крошки проснулись наутро с головной болью. Слова песенки они позабыли, помнили лишь мотивчик: «ла-ла-ла» да «ла-ла-ла!»

Вместе с мотивчиком остались у крошек и все прежние заботы.

— Чем крышу покрыть? — спрашивал один.

— На что лошадь купить? — думал другой.

А пастух королевский так и не стал советником по коровам. Пасёт он и сегодня корову Флорику и ходит без шляпы, а трость по-прежнему в лесу прячет.

Ну и рассеянный был этот Груя.

Однажды пришёл домой с непокрытой головой. Где шапка — неизвестно.

Иоана подумала и пришила ему к воротнику петлю, а к шапке — пуговицу. Пристегнула, и на другой день пришёл Груя с шапкой на голове.

Всего лишь маленькая пуговица, — радовалась Иоана, — а шапка на месте.

Но тут она посмотрела Груе на ноги и ахнула: стоит он в одних носках! Где башмаки — неизвестно. А на улице метель и такой мороз, что под носом капли замерзают.

Через три дня ботинки прислали по почте, а ещё через день почтальон принёс Груе шарф и рукавицу. Так и жил этот рассеянный Груя.

Однажды пришёл к ним во двор один крошка и привёл собачку. Лохматую такую голодную собачку.

Груя говорит:

— Это не моя собака.

— Нет уж, дружок, твоя! Писал стихи про бездомную собаку?

— Писал.

— Тогда забирай. Разве ты не видишь — это внук той самой собаки! Такой же кудрявый.

Что было делать? Взял Груя собаку, построил ей конуру во дворе.

Через некоторое время пришёл другой крошка и привёл с собой хромого жеребёнка.

— Вот тебе, Груя, жеребёнок, — улыбнулся он.

— Я не держу лошадей.

— Ну, знаешь! — обиделся крошка. — Ты сейчас врёшь или когда стихи пишешь?

— Какие стихи?

— Про жеребёнка.

И крошка прочёл стихотворение наизусть.

— Не твоё?

— Моё.

— А раз твоё, значит, ты знал, что жеребёнок хочет стать лошадью.

Взял Груя жеребёнка. В баню его сводил, перевязал шарфом хромую ногу. Даже конюшню для жеребёнка построил. Большую конюшню. На вырост.

Груя покупал кобылье молоко, а Иоана кормила жеребёнка из соски. Жеребёнку особенно нравилось, когда Груя гладил его ладонью по спине и живот чесал.

Прошло зелёное лето, ушла осень, забрав с собой целый ворох жёлтых листьев. Наступила зима.

Жеребёнок стал конём. Он смотрел на падающие снежинки и думал, что это небесные деревья роняют белые листья. Мечтательный был этот жеребёнок и немного поэт.

А когда пришла весна и Груя в первый раз повёл своего коня в лес, тот ступал осторожно — фиалки обходил. Он думал, что это голубые глаза земли. Только маленькие.

— Эх, Груя, — говорила Иоана, — пахать бы тебе землю, да нет у тебя земли. Продать коня ты не можешь — он твой друг. Уж береги его, не забудь где-нибудь в лесу.

Груя страшно сердился:

— Конь — не шапка, не забуду.

И конь сердился, стучал копытом о землю — знал, конечно, что Груя его нигде не забудет, не потеряет. И хотелось гнедому сделать что-нибудь для Груи, что-нибудь особенное.

Однажды на краю деревни начался пожар. Пламя было видно издалека.

Груя схватил ведро, побежал на конюшню. Конь сразу понял: что-то стряслось.

— Ну, выручай, — сказал Груя и вскочил на коня.

Конь летел как ветер, и Груя первым примчался на пожар.

Когда потушили огонь и Груя вернулся к коню, гнедой его только по голосу и узнал — хозяин был чернее, чем дно казана. А ведро, конечно, где-то забыл.

Человек и конь, поэт и гнедой жили дружно, как братья.

Чтобы конь по ночам не скучал, Груя принёс в конюшню сверчка. Там было всегда тепло, и сверчок пел не переставая: кри-кри-кри! кри-кри-кри! Сверчок по глупости думал, что на дворе всё лето да лето.

Всё шло хорошо, но однажды скрипнула калитка — и во двор вошёл крошка Никита.

— Дядя Груя, — сказал он, — а ведь лошадка-то моя. Услыхал я, что она у вас живёт, вот и пришёл за ней. Сейчас самое время пахать, не самому же мне в плуг впрягаться.

Груя заволновался.

— Да мне же его жеребёнком привели! Постой, ведь это был твой брат Симион. Я жеребёнка еле выходил.