Александр Дорофеев - Солдатские сказки

Превратился Семён в оленя благородного, подставил левый бок с проплешинкой, и Марья-царевна укрыла её пучком шерсти. А Семён вспорхнул птичкой и уселся на мизинец к Марье-царевне. Она золотое пёрышко приладила — как и было тут.

— Вот, батюшка, мои приметочки!

— Теперь понятно, кто тут жених, а кто разбойник, — говорит царь.

Побледнел генерал с лица, да так осунулся — все ордена с груди наземь посыпались!

На радостях не казнили его, а помиловали — сослали дороги строить через топи и болота.

А Семёна с Марьей-царевной тут же повенчали.

Так приосанился Семён, сразу видно — добрый молодец! Был малый юнош — кошевар, а стал великий юноша — удалой солдат, кавалер в чине генерал-царевича.

Позвал он на свадьбу и отца с братьями. Поглядел отец-бедолага на Семёна:

— Ох ты, гой-еси, добрый молодец! — говорит. — Ясно вижу — моя родная кровиночка! Дозволь, Сёма, когда время подойдёт, на твоих рученьках помереть.

Ну, а затемно уже пожаловали на пир и молодой месяц вместе с полной луной. Весело гуляли — дни и ночи напролёт. До тех пор, пока месяц не состарился, — до самого, сказывают, новолуния.

Служил солдат на царской службе. Прослужил верой-правдой положенный срок, получил чистую отставку и пошёл домой.

Шагает с полной солдатской выкладкой — на плечах шинелка, за плечами ранец, в ранце медный пятак, чёрствый сухарь да щепотка табаку.

Шёл он, шёл и притомился. Сел на пенёк.

А тут, случись, идёт по дороге нищий старичок. Увидел солдата и говорит:

— Не найдётся ли у тебя, служивый человек, табачку на понюшку?

Солдат думает: «Дать половину — так мало, обидится», — и весь табак отдал.

Дальше пошёл. Погодя немного встречается ему всё тот же старичок и опять просит:

— Не угостишь ли, служивый, голодного кусочком хлеба?

Солдат думает: «Разделить — так ничего не останется», — и отдал весь сухарь.

Идёт дальше. И вот тебе снова — опять знакомый старичок.

— Не подашь ли, — говорит, — на бедность копеечку?

Солдат думает: «Эх, пятак-то у меня один — и захочешь, не поделишь», — и отдал последний.

Тут вынимает старичок из кармана колоду карт и протягивает солдату:

— Возьми, служивый, — пригодятся. Это такие карты, что никогда в проигрыше не останешься.

Ну, солдат и тем доволен — поблагодарил старичка и дальше своей дорогой к дому.

Долго ли, коротко ли, а приходит в царскую столицу. Бродит там-сям и диву даётся — так тихо вокруг, ни слова, ни смеха… Даже в трактире мирно и покойно, как на погосте, — ни гу-гу!

Остановил посреди улицы старушку и спрашивает:

— Что это, бабуля, уж не беда ли в нашем царстве-государстве?

— Эх, служивый, — шепчет старушка, — Давненько ты, видно, не был в наших краях. Прикачнулся к царской дочери, к Марфе-царевне, подлый дух нечистый. Каждую ночь мучает. Уж царь-батюшка и знахарей, и колдунов-ведунов призывал, да никто не избавил сердечную от налётного беса…

«Эка! — думает солдат, — Всякого навидался на службе-то — и чёрта, и дьявола, и сатану, и бесов без счёта! Выручу, пожалуй, царевну. Зачтётся мне на том свете!»

Ну, почистил шинель от дорожной пыли, пуговицы мелом надраил, ранец за спину и — прямо во дворец. Как дознались слуги, какое у солдата дело, подхватили под руки и привели к царю-батюшке.

А на того горько поглядеть — еле сидит на троне, слёзы отирает, то с правого глаза шёлковым платочком, то с левого.

— Здг-а-ав-ствуй, служба, — говорит, сморкаясь. — Зачем пожаловал?

— Здравия желаю, ваше величество. Слышал я, будто Марфа-царевна расхворалась, — так берусь вылечить!

Ох, и обрадовался царь:

— Сделай милость, братец, услужи! Коли поможешь, бери мою дочь в жёны, да ещё, как водится, полгосударства на закуску.

— Рад стараться! — говорит солдат. — Да прикажите, чтобы выдали мне для дела всё, что потребуется.

— Будь спокоен! — обещает царь.

В тот же вечер доставили солдату его заказ — меру свинцовых пуль, меру грецких орехов, железный налобник и чугунного болвана, подобного человеку, с руками и ногами на злющих пружинах.

Обошёл солдат все дворцовые палаты, да крепко-накрепко окна-двери запер.

Одну лишь оставил открытой — в спальню Марфы-царевны.

Перед дверью разместил столик, обитый зелёным сукном, — на таких обычно в карты режутся. Свечи зажёг, и дарёную старичком игральную колоду так выложил, чтобы сразу в глаза бросалась. Налобник пристегнул. Да чугунного болвана в самый тёмный угол поставил — ну, вылитый дядька, ротный командир.

В один карман себе насыпал свинцовых пуль, в другой — орехов грецких.

Только управился, как слышит — ломится какая-то тварь во все двери. Мечется туда-сюда, будто летучая мышь. У входа в спальню брякнулась об пол и встала на ноги в облике человека. Конечно, так себе облик, дрянное обличье! Того и гляди, выпрет какая-нибудь бесстыжая бесовская харя.

Солдат саблю наголо.

— Кто идёт?!

— Свои, — лукавит бес, — Я придворный государский! Пропусти, служивый!

— Не велено, — говорит солдат, — Нечистая сила тут не в почёте!

Достал орешки из кармана и пощёлкивает. Так заманчиво, что и бес не стерпел:

— Послушай, казённая твоя душа, дай-ка и мне похрумкать.

— Ну, так и быть, — протягивает солдат пригоршню пуль.

Бес полную пасть набил и ну, — грызть! Треск да хруст по всему дворцу! Пулям-то что? А вот клыки бесовские сыплются в стороны, точно скорлупа.

Солдат меж тем дюжину орехов, словно семечки, налузгал.

— Крепки у тебя зубы! — дивится бес.

— Да что там! — усмехается солдат. — Давно уж притупил на службе сухариками, а в молодые годы таким зубастым был — не тебе ровня!

Обидно бесу, а возразить нечего. Вот и думает, как бы солдата облапошить да унизить, чтобы знал, кто тут главный.

И вдруг видит — карты игральные! Ну, карты для всякого беса — отрада, в карты бес любого надует. Вот он и говорит:

— Что ли перекинемся, служивый!

— А на какой интерес? — спрашивает солдат.

— Знамо дело — на деньги!

— Эх, бес, орехов ты, бес, объелся!? — вскричал солдат. — Откуда у меня деньги, если жалованье — три медных копейки? Только, считай, — в баню сходить, бороду побрить да ваксу купить! Играем на щелчки…

— Ну, коли такой бедный, пусть на щелчки, — согласился бес, — Да, чтоб не пятиться!

Сели играть. Бес, знамо дело, — дух нечистый. И на руку, понятно, нечист — всё мухлюет, карты гнёт, подтасовывает. То и дело пять тузов у него!

Солдат, хоть и видит все проделки, а помалкивает. Более того — поддаётся.

Уже десять щелчков задолжал бесу. А тот руки потирает, персты разминает.

— Проверим, каков у тебя лоб! Не расколется ли, будто орешек…

— Эх, проклятый, — вздохнул солдат и голову подставил.