Айно Первик - Баба-Мора и Капитан Трумм

Перелет продолжался несколько дней. Появлялись все новые и новые птицы, а те, что прилетели раньше, отправлялись на север, к местам своих гнездовий. С утра до вечера Баба-Мора и капитан Трумм не уходили с берега. Трумму казалось, что он на всю жизнь запомнит эти дни.

Капитан Трумм был коренным горожанином. Он родился в огромном каменном городе. Из города же он отправился в море, где вступил в пору зрелости. Корабли, на которых он плавал, заходили в порты больших городов. И, таким образом, Трумму ни разу не довелось пожить в деревне.

Трумм никогда не видел, как пробуждается природа. И теперь это весеннее пробуждение полностью завладело его чувствами. Первые желтые цветочки мать-и-мачехи, которые он обнаружил среди камней, привели его в восхищение. Ему хотелось вскапывать влажную пахучую землю. У Бабы-Моры в шкафах и на полках среди связок сухих растений и разных корешков завалялись какие-то семена. Довольно посмеиваясь, капитан разбросал несколько горстей семян на грядке.

Когда Трумм увидел первую бабочку, он совершенно ошалел и целый день, как мальчишка, носился за нею. Вечером он достал ватман и карандаши и стал рисовать. Черный карандаш он сразу отбросил в сторону, взял акварельные краски и гуашь. И знай себе малевал. Он рисовал вербные барашки и березовые сережки, бабочек и мошек, травинки и, конечно же, голубое небо и море. Капитан был буквально пьян от красок, весенних запахов и голосов. И больше ничего не видел и не слышал.

А Баба-Мора с каждым днем становилась все мрачнее.

— Ну, — не выдержала она наконец, — похоже, я значу для тебя не больше, чем воздух.

— О-о! — мечтательно протянул капитан. — Ты чувствуешь, как пахнет воздух? От запахов влажной земли и лопающихся почек у меня с утра до вечера туман в голове.

— М-да, — буркнула Баба-Мора. — Насколько мне помнится, так тут было каждую весну.

Весна входила в свои права, восторги Трумма не убавлялись, а Баба-Мора хмурилась все больше и больше.

Когда подошла пора перелесок, калужниц и анемонов, капитан, как пригвожденный, дни напролет сидел в рощице и даже обедать не являлся. Баба-Мора совсем посмурнела.

— Интересно, что за думы такие ты высиживаешь в чащобе? — спросила она у капитана.

— Дорогая Эмелина, — виновато ответил капитан, — я думаю тебя нарисовать.

И Трумм стал рисовать Бабу-Мору. Вокруг нее он изобразил лебедей с распростертыми крыльями и голубые перелески. У ног ее он выписал белый прибрежный песок, усыпанный розовыми ракушками, и зеленые водоросли. Желтоватые щеки Бабы-Моры он осветил ярким светом вечерней зари, так что лицо ее зарделось как маков цвет.

Бабе-Море портрет очень понравился. Она то и дело подходила взглянуть на него, а в зеркало вовсе перестала смотреться.

Как-то утром она вдруг заявила Трумму.

— До тебя, кажется, до сих пор не дошло, что твоя жена — старая колдунья?

— Я знаю, что моя жена колдунья, — ответил Трумм. — Ну и что?

Баба-Мора горестно вздохнула:

— Ты даже не видишь, какая я на самом деле. Ох, я вроде околдовала тебя и волшебством удерживаю на острове.

Весь день Баба-Мора была не в духе.

На следующее утро капитан в восторге подбежал к Бабе-Море.

— Иди посмотри! — крикнул он.

Вид у капитана был не от мира сего и такой счастливый, что Баба-Мора не споря пошла за ним.

Трумм привел ее к своей грядке. Из каждого брошенного в землю семечка проклюнулся росток.

— Ты погляди, все семена взошли! — не мог нарадоваться Трумм.

— Ну и что, — созерцая грядку, сказала Баба-Мора. — Это ж лопухи. Ты слишком густо их посеял, у лопухов вырастают очень большие листья.

Трумм присел на корточки и бережно потрогал каждое растеньице.

— Это я вдохнул в них жизнь! — торжествующе воскликнул он. — Я вынул из темного шкафа семена и вынес их к свету и влаге. Благодаря мне они ожили! Ведь я же совершил чудо!

— Ну, — недовольно буркнула Баба-Мора, — ты и впрямь чудодей.

В этот день Баба-Мора хлопала дверьми и окнами и расшвыривала все, что попадалось ей под руки. А Трумм сидел в огороде и малевал своих лопушат. Вечером, сметая в кучу побитые вещи, Баба-Мора капризно заявила:

— Похоже, мне пора лететь по моим колдовским делам.

У Трумма голова была забита совсем другим, и он лишь пробормотал в ответ:

— Да-да, моя дорогая Эмелина.

— Может, мне не стоит и возвращаться? — нерешительно спросила Баба-Мора.

Но капитан ее не слышал.

— Ты видела, насколько они подросли за сегодняшний день? — восторженно спросил он.

Баба-Мора была оскорблена до глубины души. Значит, лопухи для Трумма важнее, чем она! Глотая слезы, Баба-Мора надула воздушный шар и поднялась в воздух. У нее не было никакой охоты заниматься колдовскими делами. Она не замечала направления и силы ветра. И ветер нес ее куда хотел. Баба-Мора не замечала вообще ничего, только время от времени она кричала в морской простор о своей обиде.

Шар долго летел над водой. Ветер затащил Бабу-Мору в тяжелые дождевые облака, и она вымокла до нитки.

— Пусть я простужусь, пусть у меня будет воспаление легких, — обиженно бубнила она. — Вот тогда Трумм увидит.

Неожиданно вокруг засверкали яркие молнии. Воздух задрожал от ударов грома.

— До чего же славная гроза! — завопила Баба-Мора, пытаясь перекричать гром. — И поделом Трумму, если меня убьет молнией!

От грозы у Бабы-Моры полегчало на душе. Когда буря утихла, настроение у нее было почти мирное. Она снова стала замечать, где летит. Внизу простирались пустыри, заваленные золой, и горы шлака. Бабе-Море показалось, что от них исходит необъяснимая печаль, созвучная ее душевным мукам.

— Бедная Морушка, — с тоской произнесла она. — На эти мертвые зольные пустоши ты и прилетела, чтобы умереть. Как же бедненький Трумм будет плакать по тебе!

Поодаль длинные трубы выплескивали в ночную темноту свое огненное дыхание.

— Вот и предназначенный тебе костер, — сказала Баба-Мора и направила шар в сторону труб.

Она зацепилась за самую высокую трубу. Из нее валил ядовитый дым, в котором плясали огненные искры. Время от времени в воздух взвивались алые языки пламени.

Баба-Мора в последний раз набрала в легкие воздуха и крикнула:

— Прощай, мой Трумм!

Затем сунула голову в густой смертоносный дым. Вскоре она почувствовала, что ей нечем дышать. Она вытащила голову из трубы и еще раз вдохнула свежего воздуха. Ее волосы обуглились и потрескивали. Веревки, которыми она была привязана к воздушному шару, перегорели, из шара со свистом вышел воздух, а пустая оболочка свалилась в бездну. Баба-Мора, зацепившись платьем за острые края трубы, повисла в воздухе.

— Бедная Морушка, — сказала она. — Если бы Трумм тебя увидел сейчас, он бросил бы рисовать свои лопухи.