Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане

— Порой в груди капрала бьётся более мужественное сердце, чем у иного вождя. Впрочем, каждый солдат носит в ранце маршальский жезл…

— Хе, хе, — жалобно вздохнул петух, — но нет его в этом узелке.

— Я вижу выцветшие ленточки на вашем мундире, орденов зря не дают. Если начнётся война, все будут нужны, а особенно те, что уже покрыли себя славой.

Гонец быстро поднялся и взнуздал коня.

— Желаю вам всего хорошего, желаю вам найти работу и кусок хлеба, а может быть, вы нападёте и на след похитителя…

С ловкостью придворного он поцеловал лапку Хитраски, обнял петуха и Мышибрата.

Затем вскочил в седло и помчался галопом. Въехав на отдалённый холм, рыцарь обернулся и помахал друзьям шляпой.

— Слышали? — начала Хитраска, укладывая оставшиеся припасы.

— В путь, в путь, друзья!

— Может быть, я отыщу королевну, и она полюбит меня, — мечтал Мышибрат. Он сорвал пук травы, украдкой плюнул на и почистил сапоги.

Звери выбрались из тени деревьев и направились вдоль опушки леса.

Пахло нагретой смолой, иглами и солнцем.

Около полудня они вышли на перекрёсток; там виднелась доска с недавно приклеенным объявлением.

— Я немного близорук, — нахмурил брови петух.

— А меня слепит солнце, — выкручивался Мышибрат.

Хитраска подняла мордочку и прочитала вслух:

ВЧЕРА БЫЛА ПОХИЩЕНА

КОРОЛЕВНА БЛАБЛАЦИИ ВИОЛИНКА

РОСТ МАЛЕНЬКИЙ, ЛИЦО СИМПАТИЧНОЕ, ГЛАЗА СИНИЕ,

ВОЛОСЫ СВЕТЛЫЕ, ЦВЕТ ЛИЦА МОЛОЧНЫЙ.

ОДЕТА В ГОЛУБОЕ ПЛАТЬИЦЕ И ЗОЛОТЫЕ ТУФЕЛЬКИ

С БРИЛЬЯНТОВЫМИ ПРЯЖКАМИ.

В РУКЕ — ВЕЕР.

НАШЕДШИЙ ПУСТЬ ПРОВОДИТ ДО БЛИЖАЙШЕГО ПОСТА

КОРОЛЕВСКОЙ ГВАРДИИ.

СУММА НАГРАДЫ НЕ ОГРАНИЧЕНА.

ЗА КАЖДУЮ ИНФОРМАЦИЮ БУДЕТ

ЩЕДРО ЗАПЛАЧЕНО.

ДОБРОВОЛЬЦЫ, ПОЖЕЛАВШИЕ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ПОИСКАХ,

ПОЛУЧАТ БЕСПЛАТНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ.

— Подписи разобрать нельзя. Ясно видна только большая печать с гербом Тютюрлистана.

— Ну, теперь мы легко узнаем, — ударил в лапы Мышибрат.

— Я уже видел раньше, на параде в Блабоне; никакое переодевание не сделает неузнаваемой для меня, — уверял петух.

— Но где искать В какую сторону идти?

— Прямо по ветру, — потянула острым носом Хитраска.

Над путниками шумели старые развесистые деревья, их кроны сплетались в зелёные арки, пахло терпким соком нагретых листьев. Древние великаны опирались друг на друга руками, просеивали сквозь ветви солнечный свет и, наклоняя кудрявые головы, вздыхали о чём-то и что-то невнятно бормотали.

А дальше простирались луга; их пересекали блестящие ленты помелевших от зноя ручьёв. Над лугами порхало множество мотыльков, бабочки собирали с цветов сладкий сок, размахивали белыми и жёлтыми крылышками, к великому удивлению голубых наивных незабудок. Дальше, вплоть до самых стен белых нарядных хат, виднелись засеянные ячменём и пшеницей поля; их нежно колыхал ветер. Скрипели колодезные журавли, лениво лаяли собаки, призывая друг друга не дремать. Весь солнечный мир, овеянный тёплым дыханием подвижного воздуха, был таким изменчивым и прекрасным, что путники остановились, очарованные светлой картиной, такой прозрачной, что, казалось, можно было замутить одним неосторожным вздохом.

И снова они шли берёзовыми рощами, полянами, усеянными еще не расцветшим вереском, где большие серебряные и зелёные жуки неохотно раздвигали блестящие металлические спинки и, взмахнув гофрированными крылышками, улетали с гневным жужжанием, пробуждённые от пьяной дрёмы на аппетитной землянике.

— Известно ли вам, что наши запасы уже на исходе? — начала Хитраска. — И мы ничего здесь не достанем, в этом пустынном месте, — она указала лапкой на окружающие их леса.

— Не важно, теперь мы на расстоянии дневного перехода от границы Блаблации, — махнул крылом петух.

— Так, значит, где-то здесь была похищена королевна Виолинка, — сказал, внимательно осматривая окрестность, Мышибрат.

— Очевидно.

Наступили сумерки. Порой слышался голос древесной жабы, словно кто-то ударял в маленький барабан.

— Ночевать будем опять в лесу?

— Ты так стосковался по перине, Мышибрат?

— Что там перина! Я предпочитаю спать на мешках с мукой, спать под тихое журчание воды, — мяукнул кот, и голос его задрожал от нахлынувших воспоминаний.

Вдруг издалека до них донеслись крики, приглушённые шумом укладывающихся спать листьев. Капрал прибавил шагу.

— Лентяи, вы будет скакать, как я велю! — услышали друзья злобный окрик. Потом раздалось щёлканье кнута, и тот же голос зарычал: «Пойте, пойте, или вам придётся худо. Громче, заморыши, дьяволята, пиявки!»

Зазвенела гитара, и зазвучала тихая песня:

— Иначе отведаешь кнута, — свист бича послышался так близко, что звери вздрогнули. Потом раздался раскат злобного хохота.

— Громче, вы, дряни! Кожу я вам уже почесал, а теперь и рёбра пересчитаю, если не будете петь хорошенько!

Петух раздвинул ветки орешника.

На поляне стоял большой фургон, окрашенный в жёлтый цвет.

Посередине — надпись большими буквами: «Цирк Мердано», а ниже на расклеенных старых афишах можно прочесть: «Самые свирепые блохи в дрессировке маэстро Нагнётка».

Внутри фургона раздавался топот, колымага скрипела и раскачивалась.

Из кухни, где дымила железная печурка, высунулась молодая красивая цыганка и закричала: «Папа, не ори на них так, — у меня горшки на плите скачут!»

— Кляпон! Кляпон! Иди скорей сюда! — поманила она рукой.

Босой, полуголый мальчишка перебежал полянку и вскочил в фургон. Цыганка стояла, перебирая коралловые бусы, и глядела на закат.

При виде красотки у петуха разгорелись глаза. Он пригладил гребень и переступил с ноги на ногу.

Отворилась дверь, и из фургона медленно спустился на поляну высоченный цыган. Его клетчатая рубаха была сплошь в заплатах. Космы чёрных волос спадали на загорелый лоб. В левом ухе сверкал рубин, похожий на каплю свежей крови.

Вслед за цыганом по траве волочился небрежно заткнутый за пояс бич с семью хвостами.

Заметив хозяина, сивые исхудалые клячи, до этого жадно щипавшие скудную траву, прижали уши и попытались убежать, тяжело двигая спутанными ногами.

При виде их цыган так зловеще рассмеялся, что затряслись листья на молодой берёзе, а сорока, ожидавшая, когда вынесут помои из кухни, улетела, тяжело волоча свой длинный хвост сквозь застывший от зноя воздух.

— Гей, Друмля, готов ли ужин?

— Готов, папа, ты можешь наесться до отвала.