Александр Жарков - Ключ разумения

– Нет, мы не приехали, – сказал Пупс, мгновенно прочитав его мысли, – нам в Золотую долину. В Золотой долине хорошо! – И, дождавшись пока руки палача перестанут совершать свои страшные манипуляции и он переменит своё решение, прибавил, как бы с сокрушением сердца. – И как вы могли подумать такое…

– В Золотую долину, значит… – Ангор откинулся к стенке. – А, понятно… я ещё нужен… В Золотую долину… В золотую клетку, вот что!

Золотая долина, это вам не суровые северные рудники, хоть совсем рядом. Там тепло, очень тепло от горячих источников, из-под земли там гейзеры бьют. Там лимоны с апельсинами растут. А на рудниках – это в двух шагах – карликовые сосны да кедры, девять месяцев зима с ветрами, сбивающими с ног, обильным снегопадом, и с не очень сильными из-за близости океана, но всё же с морозами. На рудниках – заключённые, ползающие с тачками по склонам чёрных сопок в любую погоду, а в долине – особняки толстяков и приближённых к ним вельмож, курорт на горячих озёрах для богатеньких – море-то северное холодное, а южных морей нету в Деваке. В Золотой долине, или, по-другому, в долине Гейзеров, была служебная дача Ушастого, где однажды Ангор гостил с матерью ещё маленьким. А на рудники он приезжал уже будучи главным палачом и провёл здесь пару весёлых дней – пытал одного зарвавшегося зэка. А жил на бывшей даче Ушастого, купался в тёплом озере. Вообще, понимая необходимость бесплатной рабочей силы, он бы, на месте толстячков, не приговаривал людей к рудникам, он любил когда заключённый умирал под пытками на его глазах. А где-то далеко на севере – какая от этого радость кровавому танцору?

Теперь всё ясно: пока он не понадобится. Клетка, хотя и золотая.

Раздватрис глянул в окно. День был хмурый, но рассвело достаточно, чтоб видеть ползающих по сопкам заключённых в чёрных робах и с тачками. Чтоб не сливаться с чёрными же сопками, на робы были нашиты красные иллистрические фонарики, которые светились и ночью и днём, в две смены. Здесь добывали очень нужную и очень вредную руду, от чего через год-другой начинала кружиться голова, так что люди падали и уже не вставали. За работой следили соглядатаи – особо заслуженные зэки в синих робах и с зелёными огнями, кто с плетью, по старинке, а кто уже и с иллистрической дубинкой.

Красные движущиеся и зелёные, чаще неподвижные, напоминали гирлянды: по ночам было очень красиво! А за зелёными, в свою очередь, наблюдали в бинокли сидящие в высоко от земли поднятых будках чёрногвардейцы.

Фонари навели Ангора на мысль об изобретателе иллистричества докторе Гаспаре.

– Гений! Ух, ненавижу гениев! – делился палач с Пупсом. – Я засунул его в самую глубокую звериную яму, чтоб он там околел, а Младшой отправил его сюда, на рудники. Но я не дурак, приехал проверить и точно: он не тачку катает, он в Золотой долине в уютной сторожке сидит, изобретает. Ну денька два я оттянулся, попытал его, пока Младшой не отобрал и ещё мне выговор сделал! Хотя я доказал, что он враг № 1. Он же порох изобрёл, чтоб взорвать Непроходимую стену, чтоб нас середневековцы завоевали! Гвардеец стоял сейчас с железной палкой – ружо называется – огнём стреляет, больше нигде в мире нет… Ну, это уже Гнильёт выдумал, тоже гений, – фыркнул Раздватрис, – но идею-то упёр у Гаспара, потому что это он, он порох сочинил! Нет! – говорит Младшой, – не всю стену будем взрывать, а только дыр понаделаем, хватит, мол, железных занавесей, надо общаться с соседями. Это с тёмным Середневековьем общаться!

Ангор рассердился не на шутку. Но рудники остались позади. Всё сильнее слышался аэродромный, как бы мы назвали сейчас, гул, и вскоре они стояли на высоком берегу, где внизу ревел океан – Северное Студёное Морище, – и огромные валуны окатывали, и лизали, и били чёрный пепельный песок. Ангор вспомнил, как зимою извергался один из трёх братьев-вулканов, и на его ладонь падал чёрный, смешанный с пеплом снег.

– Ну, послушали океан, – прокричал Ангор, – и что дальше?

– Спускаемся в долину, – вздохнул карлик. Честно говоря, он не представлял, что будет дальше, это как-то не успели обговорить.

– Пока стой тут, – приказал он ямщику.

По правую руку от них был пешеходный спуск в Золотую долину. Дороги для карет не было, Дохляк запрещал. «Живописность пропадёт!» – говорил он. Так что даже толстяки вниз спускались пешком, а внизу их грузили на носилки под балдахинами, и несли в особняки, кроме Младшого, который ехал сам на велосипеде. В долине царило вечное лето, и толстячки купались в тёплых озёрах, а ближе к горам, где начинался снег, били гейзеры и вода в озёрах была просто горячая, и толстячки любили варить в них огромные страусиные яйца, которые они подворовывали у страусихи Малявки, носившейся по дачному посёлку как большая бешеная курица. Тут, конечно, Младшой с Дохляком вовсю подшучивали над Страусом, мол, не его ли это вторая тайная супруга.

И только Ангор и Пупс начали довольно пологий спуск – ради толстячков и вельмож тропу заметно выровняли, – как что-то затарахтело, и на дорогу навстречу им выскочил Неприметный человек собственной персоной, да ещё на лесопедте с моторчиком. У Пупса челюсть отвисла: уж никак не ожидал его здесь встретить! Ангор же подумал было, что палач Ушастый отпущен с того света, чтобы обличить его в убийстве, но сохранил невозмутимый вид и решил всё отрицать. И лишь минутку спустя вспомнил, что у того был сын от женщины лёгкого поведения – он содержал его в отдалённой деревне – и этот сын теперь перед ним. Но как похожи! Следом за лесопедтом, почти касаясь земли длинными ногами, трусил на ослике сторож Золотой долины по кличке Жердь. Он был мрачен: во-первых, толстяков скинули, и у власти теперь босяки, которые сморкаются прямо на пол – он скосил глаз на Неприметного, – и во-вторых, этот пронырливый сынок бывшего палача уже начал эту власть проявлять: отобрал у него лесопедт, изобретение и подарок доктора Гаспара, и Жердь вынужден был пересесть на осла. А лесопедт-то какой! Не бензином воняет, а манго да бананом пахнет. Поскольку работает исключительно на фруктах, которые здесь зреют круглый год.

– Ангорчик! – закричал басом Жердь, и его густые чёрные брови полетели вверх. – Вот ты какой стал, вылитый папаша! – и стал тискать танцора в объятьях, хотя видел его только один раз, маленького, но уж больно он Страуса любил. Жердь был ростом в два метра и жутко худой, невозможно прямой, с провалившимся животом и щеками пятидесятилетний мужик. Были и небылицы о зверствах Ангора он не воспринимал, просто молчал и не реагировал, а что думал в это время, не знал никто.

Разговор состоялся в бывшем особняке Страуса. Жердь и Неприметный уже переговорили, и Неприметный объявил, что думали поселить Ангора в сторожке Жердя, но пока новое правительство сюда не нагрянуло, пусть – так и быть! – живёт здесь.