Александр Жарков - Ключ разумения

– Это и есть край земли? – спросил Метьер.

– Да, – ответил Книгочей. – Это е г о край земли

– А что он там внизу видит, интересно?

– Да что насочиняет, то и видит. Вот только нас он, как и Ружа Водь, не видит… Уж больно ему хорошо, до людей ли тут! И вообще, в тумане мы. – ВК на минутку погрустнел, даже помрачнел. И тут же приободрился. – Но не всегда ему не до людей. Иногда он берёт напрокат войско нашего брата Чёрного Гортана и рассказывает им об увлекательных путешествиях на край земли. Видимо, человек не может не поделиться… чем может… Ой, ой, смотри, опять поднял голову, а в глазах – всё: и страх, и восторг, и жизнь, и смерть, и рай, и, конечно же, ад! Ой! – я тоже размечтался и распустил мысли, так что Время – с большой буквы, которое я некоторое… э-э… время с маленькой буквы, удерживал – опять потекло. А значит, нам пора прощаться. С Гортаном познакомишься позднее, тем более его наверняка нет на острове, он всю дорогу с кем-то воюет.

Всё это Метьер уже слышал, как сквозь сон, его закрутило туманной метелью, и внятный голос Великого Книгочея сказал прямо в уши: «Ты возвращаешься в свою книгу. Живи правильно. Твой друг Виа Киа».

Два года прошло, как расстался Гистрион с Метьером. А от улетевшего дуба и все три. И что? Не нашёл он ни Кэт, ни принца Чалтыка, и даже не слыхал о таком, хоть и расспрашивал усердно всех встречных-поперечных. Восточный принц, конечно, существовал, но это был не Чалтык, в чём Гистрион убедился, проникнув во дворец восточного падишаха в качестве заезжего менестреля. Во дворце был праздник, и Гистрион упросил местных лицедеев принять его временно в труппу и дать напрокат лютню. Он пел и видел перед собою и падишаха и принца, который только горбатым носом напоминал Чалтыка, и ещё какого-то важного вельможу, одетого не как прочие.

Когда он стал петь песенку про дружбу, где упоминалось имя Метьера, вельможа заулыбался и закивал головой и завсплёскивал руками. После выступления он подозвал Гистриона и сказал, что он дипломат из Деваки, (толстяков ещё не свергли), большой друг Метьера Колобриоля, который вручил ему лютню для некоего Гистриона. «Ти будиш в замке восточного падишаха, возможино так совпадьёт, что и он будит там, передай: я ему обишал. Сказал он мине. Вить ето ви Гэстрион – тошно-тошно, не отпиряйсь!», – произнёс дипломат, чуть коверкая кеволимский диалект. И опять завсплёскивал руками, как это, мол, всё чудесно совпало и устроилось! Передал Гистриону лютню и немного золотых монет, на которые при скромных запросах можно было жить несколько месяцев. Вот так! Теперь у Гистриона была лютня их знаменитого покойного барда Высоца и деньги, только Кэт не было.

Не добившись ничего на востоке, Гистрион (так как лошадь у него давно украли на каком-то постоялом дворе), купил ишака и потихоньку потрусил на юг, вдруг вспомнив, что дуб в полёте забирал немного к югу. И ещё ему сказали, что жирафы, слоны и страусы водятся именно там. По дороге на юг Гистрион был пленён племенем голопупиков, которые оказались людоедами, и уже разжигался костёр, на котором должны были его изжарить. Спасло его неожиданно напавшее племя пупоголиков, которые не любили голопупиков за то, что они ели людей в жареном виде и лупили их нещадно. Сами они были сыроедами, и ели людей сырыми, ведь всё жареное вредно.

Пока они дрались, Гистрион смог дать дёру. Потом он скитался и долго голодал и пытался петь песенки, но на юге не нужны были его северные песни. Его продали в рабство султану Махай-подальше-гирею, где он и провёл целых полтора года. И если б не новая молодая жена Махая, оказавшаяся родом из северных земель, то есть землячкой, был бы рабом и до сих пор. Она услышала однажды, как он напевает, играя на лютне свои песни (лютня во всех скитаниях чудесным образом сохранялась, как будто была заговорена), услышала и упросила султана отпустить Гистриона на волю.

Восьмидесятилетний Махай-подальше, само собой, не мог отказать в таком пустяке белокурой голубоглазой пятнадцатилетней жене. И даже золота дал Гистриону на проезд к месту жительства! Но Гистрион к месту жительства не поехал, а стал скитаться по южным городкам и аулам, выспрашивая всех о принцессе Кэт и попутно транжиря махайское золотишко по трактирчикам со всяким сбродом, и иногда показывая фокусы на потеху пьяной публике. Ох, видел бы его дед-король, рыцарь и магистр Высшего посвящения ордена Ключеносцев! Да, Гистрион немножко подопустился. Пил вино и дрался кулаками, иногда попадая по чьему-то чёрному лицу, но чаще попадали по его бывшему белому, а ныне загорелому – да, он подопустился, но никогда, слышите ли, дети, ни на минуту он не терял надежды, что найдёт свою принцессу и как рыцарь оставался ей верен, даже в мыслях!

И вот мы видим его в трактирчике, у подножия горы Дидаквили на окраине маленького притулившегося к Южным горам городка Шерше-ля-шейха. Это уже двадцатилетний юноша с тёмно-русой головой и небольшой рыжеватой бородкой, с серыми прозрачными глазами в потрёпанном коричневом камзоле с дырами и в дырявых же штанах. На загорелом лице несколько ссадин, пара зубов выбиты в недавней драке. Сидит на табурете, попивает дешёвое винцо и смотрит на всех с вызовом: попробуй тронь! На спине неизменная побитая обколупленная лютня. Да, вот он, наш Гистрион!

Полдень. Местным балдуинам, дремлющим в разноцветных тюрбанах у трактира под тентом рядом с верблюдами, сорокаградусная жара была нипочём. Заезжих же и захожих северян солнце жгло нещадно. Но в трактирчике журчал ручеёк, обложенный камешками, и было хорошо.

Значит, Гистрион попивал винцо, как вдруг вход из бамбуковых нитей зашелестел, и в трактир вползла голова с рожками, а следом и шея юной жирафихи Ритты. Жирафиха оглядела зал и подмигнула Гистриону, поскольку других посетителей не было. Незнающий подумал бы, что сходит с ума, но Гистрион знал, что так Ритта выпрашивает какую-нибудь еду. А ела она всё подряд, и даже вино пила, но предпочитала не такую дешёвую кислятину, как пил сейчас Гистрион, а подороже и послаще. Унижаться было очень тяжело, Ритта стояла на передних коленях, а она не работала в цирке. «А морда-то у ней такая же несчастная, как у той, на которой Чалтык прилетал, – подумал бывший принц, – а впрочем, у всех у них морды похожи». Он хотел предложить Ритте кусок ещё тёплого лаваша, как услышал звонкий детский крик: «Бей её! Смерть чудовищу!». Жирафа приняла этот возглас на свой счёт, морда у неё стала удивлённой, потом озабоченной, ещё не поднявшись с колен, она повернула её в сторону улицы и тут же получила камнем в висок. Ритта ойкнула, сделала попытку распрямить ноги, но завалилась на ближайший к трактиру пыльный кактус, прямо на острые иглы, и так и осталась прикнопленной к нему, как бабочка на булавке. Карие тёплые глаза её стали потихоньку потухать. А с улицы доносились звонкие голоса: