Анна Никольская - Город собак

— И на кой нам это надо? Он же поле непаханое!

— Зря вы так, Александр Иосифович, — надул губы стилист проекта. — Тут надо над имиджем поработать конечно, но потенциал у парня есть.

— Вы знаете, очень просили… — напомнила ассистентка.

— Да кто просил-то, ёжкин кот? — разозлился председатель.

Ассистентка сделала большие глаза и что-то зашептала ему на ухо.

— Что, сам?! — не поверил председатель. — Хм, а он ему кем, извиняюсь, приходится?

— Хозяином.

— Ну-у а вы обговаривали условия? — замялся председатель. — Он в курсе, что финал мы не гарантируем? В тройку, возможно, он и войдёт, но вы же сами прекрасно понимаете… он всё-таки… СОБАКА! — вытащив из кармана платок, председатель промокнул выступивший на лбу пот.

— Там всё знают, и тем не менее… — вымученно улыбнулась ассистентка.

Председатель нахмурился.

— Раз так… Ладно, возьмём этого вашего бадминтона. Говоришь, есть в нём что-то? — недоверчиво обратился он к стилисту.

— Определённо.

Председатель тяжело вздохнул:

— На сегодня хватит. Скажите там, чтоб расходились.

Оставшись один, Александр Иосифович ослабил галстук и распахнул окно. В комнату полетел тополиный пух, норовя набиться председателю в нос. Александр Иосифович поморщился и глянул вниз.

Из подъезда вышел бедлингтон. Водитель лимузина услужливо открыл перед ним дверцу и взял под козырёк.

— Благодарю, домой, пожалуйста, — расслышал председатель знакомый вежливый голос.

Блеснули правительственные мигалки, и машина плавно тронулась в сторону Кремля.

У моего приятеля Миши был питбультерьер. Звали его Крюгер. Настоящая бойцовая собака: на ринге страшная, в семье сама ласка.

Мишины домочадцы в Крюгере души не чаяли: то был добрейший, преданный пёс, готовый разорвать любого, кто обидит хозяев. Я удивлялась, как в собаке уживаются такие противоположности, как агрессивность и дружелюбие, независимость и преданность, лёгкая возбудимость и хладнокровие? Столь ласкового и одновременно жестокого пса я больше не встречала. Мне не приходилось видеть собачьи схватки, но Миша любил прихвастнуть тем, какой Крюгер безжалостный и неутомимый боец. А о том, как прошлой зимой пёс чуть не загрыз грабителя, напавшего на Мишину жену, знала вся округа.

«Как этот милый пёс может быть таким злобным?» — я спрашивала себя. Как-то поделилась мыслями с Мишей. Он усмехнулся, закурил и рассказал историю питбуля, которая потрясла меня.

Питбули были выведены на юге Америки в начале XX века. Назывались они белыми псами. Белыми, потому что предназначались для охраны белых и расправы с темнокожими людьми. Десятилетиями кинологи культивировали в питбулях жестокость, растили чудовищ, способных на неистовую любовь к хозяину и лютую ненависть ко всем остальным.

Существовала целая наука о том, как из безобидного щенка воспитать монстра, рождённого убивать. Хозяин покупал собаку и на несколько недель запирал её в кромешной тьме. Начинались пытки. Пытка светом, шумом, голодом, лишением сна… В темноте щенок не понимал, что происходит, и медленно сходил с ума.

Больше всего собаку мучила жажда: сутками ей не давали пить. А после к истощённому питбулю входил темнокожий слуга и избивал его до полусмерти. Истязание заканчивалось, лишь в комнате появлялся хозяин. Он останавливал слугу, ласкал собаку, и та была ему благодарна. Не понимая разницы меж белым и чёрным человеком, по запаху она остро её чуяла.

Полуживого пса подтаскивали к миске с водой. Вода была розовой от добавления крови. Крови чернокожего. К этому запаху и вкусу питбуль привыкал быстро, ему хотелось ещё.

Наконец наступала долгожданная свобода — питбуль оказывался впервые на улице. Завидев темнокожего человека, пёс вспоминал мучителя и инстинктивно нападал первым. Хозяин доволен: всё получилось. Отныне он под надёжной защитой собаки-убийцы.

Сегодня в штатах необходимо разрешение на содержание питбультерьера — теперь он считается оружием.

Крюгер стал отцом, и Мише, как водится, отдали лучшего из помёта голубоглазого щенка. Крюгер невзлюбил новенького — слишком ласковы с ним были хозяева. Ревновал. Но вскоре оттаял и сам привязался к малышу. Чувствовал родство? Вряд ли. Когда Файтеру — так назвали щенка — исполнилось три месяца, собаки уже были неразлучны. Маленький Файт не церемонился: ел из отцовой миски, отпихивая того в сторону, хватал за хвост и засыпал на его законной подстилке. Крюгер воспринимал проказы наглеца с олимпийским спокойствием, лишь изредка позволяя себе рыкнуть, словно выговаривая: «Пер-рестань шалить!».

Дни шли, и дружба меж собаками крепла. Щенок тосковал по старшему другу, когда того увозили на бой. Но Крюгер возвращался домой — без сил, с переломанными рёбрами и рваными ранами — и малыш Файт зализывал их и был рядом, пока отец не шёл на поправку.

Файту исполнилось полгода, и его купили. Миша жаловался мне на то, что уже не надеялся продать Файтера: собака породистая, дорогая, да и характер сложный. Не каждый решится завести такую.

Крюгер загрустил. Миша тоже сник: новый хозяин Файта обещал заходить, да вот пропал. Среди любителей-собаководов поговаривали, что он увёз перспективного щенка заграницу.

Всё реже я заглядывала к Мише — было много работы, а потом вышла замуж и переехала в другой город. С мужем мы завели собаку, о которой давно мечтали, — таксу Матильду. Только через три года выбралась в родной город. Разумеется, зашла к Мише.

Его семья встретила меня с радостью. Встречал меня и пёс. То был уже не бравый Крюгер, которого я знала раньше. Морда поседела, изменилась осанка, да и шрамов на шкуре прибавилось. Он узнал меня: приветливо постучал хвостом и вновь улёгся на старенькую подстилку.

Мы долго сидели на кухне, смеялись, вспоминали прошлое. Когда засобиралась уходить, Миша пригласил меня на последний бой старины Крюгера. Я согласилась.

В день боя шёл дождь. Мы ехали по просёлочной дороге: собачьи турниры — вне закона, их проведение не афишировалось, дважды в одном месте любители кровавого зрелища не собирались. От напряжения Крюгера трясло. Машина буксовала в грязи, приходилось останавливаться, а пёс дрожал всё сильнее. Миша подзадоривал его, но мне казалось, трясётся пёс не от предвкушения схватки, а от страха.

К моему удивлению, мы заехали во двор подмосковного пансионата. Там уже стояло десятка два машин с московскими, ростовскими и украинскими номерами. Вокруг ринга — квадрата из металлических щитов размером примерно три на три метра — толпились болельщики, всё больше мужчины. Спорили до хрипоты, возбуждённо делали ставки, выкрикивая имена любимцев, курили, и надо всем этим разгорячённым, потным людским месивом, над заплаканным лесом завис скорбный собачий вой.