Н. Моисеева - Сказки Дедушки Мороза

– Ой, Морозко, больно студёно! Мы замёрзли, ждём суженого, а он, окаянный, сгинул.

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать и чаще пощёлкивать.

– Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные?

– Поди ты! Разве слеп, вишь, руки и ноги отмёрзли.

Морозко ещё ниже спустился, сильно приударил и сказал:

– Тепло ли вам, девицы?

– Убирайся ко всем чертям в омут, сгинь, окаянный! – И девушки окостенели.

Наутро старуха мужу говорит:

– Запряги-ка ты, старик, положи охабочку сенца да возьми шубное опахало. Чай, девки-то приозябли – на дворе-то страшный мороз!

Старик не успел и перекусить, как был уж на дворе и на дороге. Приезжает за дочками и находит их замёрзшими. Он в сани деток свалил, опахалом закутал и рогожкой закрыл.

Старуха, увидев старика издалека, навстречу выбегала и так его вопрошала:

– Что детки?

– В сенях.

Старуха рогожку отвернула, опахало сняла и деток замёрзшими нашла.

Тут старуха как гроза разразилась и старика разбранила:

– Что ты наделал, старый пёс? Уходил ты моих дочек, моих кровных деточек, моих ненаглядных семечек, моих красных ягодок! Я тебя ухватом прибью, кочергой зашибу!

– Полно, старая! Вишь, ты на богатство польстилась, а детки твои упрямицы! Коли я виноват? Ты сама захотела.

Старуха посердилась, побранилась, да после с падчерицею помирилась, и стали они жить да быть да добра наживать, а лиха не поминать. Присватался сосед, свадебку сыграли, и Марфуша счастливо живёт. Старик внучат Морозком стращал и упрямиться не давал. Я на свадьбе был, мёд-пиво пил, по усу текло, да в рот не попало.

Жил-был крестьянин Иван, и была у него жена Марья. Жили Иван да Марья в любви и согласии, вот только детей у них не было. Так они и состарились в одиночестве. Сильно они о своей беде сокрушались и, только глядя на чужих детей, утешались. А делать нечего! Так уж, видно, им суждено было. Вот однажды, когда пришла зима да нападало молодого снегу по колено, ребятишки высыпали на улицу поиграть, а старички наши подсели к окну поглядеть на них. Ребятишки бегали, резвились и стали лепить бабу из снега. Иван с Марьей глядели молча, призадумавшись. Вдруг Иван усмехнулся и говорит:

– Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!

На Марью, видно, тоже нашёл весёлый час.

– Что ж, – говорит она, – пойдём разгуляемся на старости! Только на что тебе бабу лепить, будет с тебя и меня одной. Слепим лучше себе дитя из снегу, коли Бог не дал живого!

– Что правда, то правда… – сказал Иван, взял шапку и пошёл в огород со старухою.

Они и вправду принялись лепить куклу из снегу: скатали туловище с ручками и ножками, наложили сверху круглый ком снегу и обгладили из него головку.

– Бог в помощь? – сказал кто-то, проходя мимо.

– Спасибо, благодарствуем! – отвечал Иван.

– Что ж это вы поделываете?

– Да вот, что видишь! – молвит Иван.

– Снегурочку… – промолвила Марья, засмеявшись.

Вот они вылепили носик, сделали две ямочки во лбу, и только что Иван прочертил ротик, как из него вдруг дохнуло тёплым духом. Иван второпях отнял руку, только смотрит – ямочки во лбу стали уж навыкате, и вот из них поглядывают голубенькие глазки, вот уж и губки как малиновые улыбаются.

– Что это? Не наваждение ли какое? – сказал Иван, кладя на себя крестное знамение.

А кукла наклонила к нему головку, точно живая, и зашевелила ручками и ножками в снегу, словно грудное дитя в пелёнках.

– Ах, Иван, Иван! – вскричала Марья, задрожав от радости. – Это нам Господь дитя даёт! – И бросилась обнимать Снегурочку, а со Снегурочки весь снег отвалился, как скорлупа с яичка, и на руках у Марьи была уже в самом деле живая девочка. – Ах ты, моя Снегурушка дорогая! – проговорила старуха, обнимая своё желанное и нежданное дитя, и побежала с ним в избу.

Иван насилу опомнился от такого чуда, а Марья была без памяти от радости.

И вот Снегурочка растёт не по дням, а по часам, и что ни день, то всё лучше. Иван и Марья не нарадуются на неё. И весело пошло у них в дому. Девки с села у них безвыходно: забавляют бабушкину дочку, словно куколку, разговаривают с нею, поют песни, играют с нею во всякие игры и научают её всему, как что у них ведётся. А Снегурочка такая смышлёная: всё примечает и перенимает.

И стала она за зиму точно девочка лет тринадцати: всё разумеет, обо всём говорит, и таким сладким голосом, что заслушаешься. И такая она добрая, послушная и ко всем приветливая. А собою она – беленькая, как снег, глазки – что незабудочки, светло-русая коса до пояса, одного румянцу нет вовсе, словно живой кровинки не было в теле… Да и без того она была такая пригожая и хорошая, что загляденье. А как, бывало, разыграется она, так такая утешная и приятная, что душа радуется! И все не налюбуются Снегурочкой. Старушка же Марья души в ней не чает.

– Вот, Иван! – говаривала она мужу. – Даровал-таки нам Бог радость на старость! Миновалась-таки печаль моя задушевная!

А Иван говорил ей:

– Благодарение Господу! Здесь радость не вечна и печаль не бесконечна…

Прошла зима. Радостно заиграло на небе весеннее солнце и пригрело землю. На прогалинах зазеленела мурава, и запел жаворонок. Уже и красные девицы собрались в хоровод под селом и пропели:

А Снегурочка что-то заскучала.

– Что с тобою, дитя моё? – говорила не раз ей Марья, приголубливая её. – Не больна ли ты? Ты всё такая невесёлая, совсем с личика спала. Уж не сглазил ли тебя недобрый человек?

А Снегурочка отвечала ей всякий раз:

– Ничего, бабушка! Я здорова…

Вот и последний снег согнала весна своими красными днями. Зацвели сады и луга, запел соловей, да и всякая птица, и всё стало живей и веселей. А Снегурочка, сердечная, ещё сильней скучать стала, дичится подружек и прячется от солнца в тень, словно ландыш под деревцем. Ей только и любо было, что плескаться у студёного ключа под зелёною ивушкой.

Снегурочке всё бы тень да холодок, а то и лучше частый дождичек. В дождик и сумрак она веселей становилась. А как один раз надвинулась серая туча да посыпала крупным градом, Снегурочка ему так обрадовалась, как иная не была бы рада и жемчугу перекатному. Когда ж опять припекло солнце и град взялся водою, Снегурочка поплакалась по нём так сильно, как будто сама хотела разлиться слезами: как родная сестра плачется по брату.