Мария Кондратова - Ночная Мышь, или Первый полет

— Где хочу, там и мычу, — заявила она, — захочу, буду здесь каждый день плакать, му-му-мучительница! — обернулась она в сторону остолбеневшей Людмилы, и водопад солёных слез обрушился на поляну.

Звери спасались бегством. Птицы резво сновали у них над головами, восклицая:

— Вы видели?! Нет, вы видели когда-нибудь подобное?

Только Бобр — в Лесу его звали просто Боб, блаженствовал:

— Вот это да, вот это по-нашему, — бормотал он, шлёпая по лужам. Воды на поляне всё прибывало и прибывало… — помирились бы вы с ней, голубушка, — бросил он на прощанье Людмиле, у которой от злости все разноцветные перья стали дыбом, — ведь не ровён час и впрямь затопит, — и добавил мечтательно:

— Вот раздолье-то будет…

— Мир-риться? — встрепенулась Людмила. — Ни за что! Я ей устрою! Я ей покажу! — скрежетала она, глядя, как разбегаются зрители. — Ты у меня об этом ещё пожалеешь! — грозила она Икке.

— Мучительница! — однообразно, но твёрдо отвечала ей Икка, ни на миг не прекращая лить слёзы, — ты мм-му-му-му-чительница, а я — му-му-ченица…

Бабах! Неожиданно прогремело где-то справа. Ну конечно же, Мелкое-Вредоносное-Создание не могло остаться в стороне от такого веселья.

Бабах! Пушечка прицельно била по самым глубоким лужам, и фонтаны брызг окатывали убегающих зверей с головы до пят.

Буме! Задремавшего Барсука смыло с кочки, и он шлёпнулся прямо в грязь.

Тарарах! Близорукий лось в очках, залепленных брызгами и грязью, врезался в дерево.

Бабах! Бабах! Бабах! Фонтаны брызг взлетали, казалось, до самого неба, заслоняя собою верхушки деревьев.

В другое время Мышь непременно осталась бы посмотреть, чем окончится эта увлекательная баталия. Но сейчас ей всё было не в радость. Мокрая и озябшая, она уныло брела по Дальней Поляне. А над её головой, оживлённо щебеча, кружил Птах:

— Ты слышала, нет, ты слышала?! Меня ждут великие дела, — и он задирал клюв.

После визита к Вещей Людмиле приёмная дочка Верёвочного Зайца совершенно упала духом и опустила крылья. Она пропустила несколько занятий у Птаха (тот даже не заметил!). А когда Мышь всё-таки выбралась к нему в гости, птенец был настолько рассеян и невнимателен и так торопился поскорее закончить урок, что маленькая неудачница совсем захандрила.

А что такое хандра? Хандра — это когда хочется бросить всё, залезть под стол, накрыться с головой одеялом и долго, проникновенно плакать обо всём сразу. Например, о том, что скоро осень. Даже если на дворе самый разгар лета.

«Никто не верит в то, что я когда-нибудь сумею взлететь… — думала Мышь, выбираясь из овражка, — вот и Птах тоже… Наверное он прав. Никчёмное я существо! Бесполезное, никому не нужное создание!»

Несколько дней опечаленная кроха вообще не выходила из дома, но делать зарядку для крыльев по-прежнему продолжала. Не столько потому, что верила в то, что это поможет — она вообще ни во что хорошее уже не верила, сколько просто по привычке. Упражнения Мышь выполняла по утрам, а после целый день сидела в уголке за печкой и бормотала себе под нос жалостную песенку, которую сочинила, удирая от потока Иккиных слёз.

Во всей песенке не было ни единой строки правды. Но такая уж штука хандра… На последних словах этой безрадостной придумки голосок Ночной непоседы начинал дрожать, и заканчивалась песенка громким душераздирающим всхлипом, достойным самой Печальной Икки. Мышь даже забыла вовремя натереть песком свой любимый Ночной Горшок, вот как глубоко было её горе! Она перестала петь, смеяться, проказничать…

Верёвочный Заяц перепугался не на шутку. Он решил, что малютка заболела, и немедленно призвал соседку-норушку как главного и общепризнанного знатока всех детских хворей. Мышка-ещё-не-старушка вылечила на своём веку столько разных болячек, что разбиралась в них не хуже дипломированного врача. Уж она-то знала, когда следует приложить к груди горячий капустный лист, смазанный мёдом, а когда выпить ложку ревенёвого сока или крапивного чая. А ещё, что гораздо важнее, добросердечная хлопотушка верно угадывала, когда не нужны никакие чудодейственные средства, кроме одного — приласкать плачущего малыша и нежно шепнуть в розовое ушко: «Ляг — поспи, и всё пройдёт»…

Когда Заяц постучался к ней в окошко, госпожа Мауз задала ему несколько коротких точных вопросов и засобиралась в домик с круглыми окнами.

— Я думаю, это глисты, — уверенно заявила она соседу, появляясь на пороге, — когда у семёрочки были глисты, она вела себя точно так же, бедняжка. — Правда, троечка вела себя так, когда у неё приключилась несчастная любовь… — продолжала рассуждать Мышка, деловито семеня за соседом, — но для несчастной любви определённо ещё не время… — значит глисты, несомненно, это они…

Прежде всего заботливая хлопотушка попросила больную показать язык. Мышь зевнула. Язык показался. Он был розовый, длинный и как нельзя лучше подходил для того, чтобы дразниться и слизывать пенки с только что сваренного варенья. Затем соседка поинтересовалась, не болит ли у малышки живот. Малышка грозно нахмурилась и сказала, что она уже большая и ничего у неё не болит. После этого под крыло мнимой больной сунули большой холодный градусник, а мышка-вовсе-не-хохотушка увела Зайца-мечтателя в уголок — посоветоваться. Заяц переволновался и первый раз в жизни неправильно завязал прямой узел.

— Ну, — беспокойно шевеля ушами, спросил он, — она поправится?

— Поправится… выправится… Ох не знаю! — заворчала соседка-норушка, поправляя на голове хорошенький вязаный платочек. — Чесноком я бы её все-таки накормила… Да только не в этом дело. Заморочил ты девчонке голову со своими полётами. Вот теперь и расхлёбывай. Здоровая она, а чахнет с горя. Чем тут помочь, ума не приложу… — добрая мышка беспокоилась не на шутку, — и хулиганить, говоришь, перестала?..

— Совершенно, — подтвердил её худшие опасения Заяц, — спать укладывается без пререканий. Такая послушная стала…

— Ай-яй-яй… — закручинилась соседка, — совсем плохо… Что же делать, что же делать?..

— Да, так я и думала, — безо всякой радости подтвердила мышка-норушка мгновенье спустя, — температуры тоже нет. Что ж, ешьте чеснок. Хуже от него, во всяком случае, ещё никому не было, — и расписываясь в своём лекарском бессилии, соседка щедро высыпала на стол дюжину крепких перламутровых головок.