Мария Кондратова - Ночная Мышь, или Первый полет

— Солёная! — гордо оповестил он всех и задумчиво прибавил, — вот ты какое… море… Эй, Верёвочный, это уже по твоей части!

Зайца не надо было звать дважды. Задыхаясь от счастья, он сбежал с холма. В глазах у него стояли слёзы.

— Море… Маленькое… Настоящее море… — только и мог выговорить он, макая свои тонкие белые лапы в тёплую солёную воду. — Наше море…

Тут, наконец, пришла в себя и пророчица Людмила. Так уж получилось, что холм, где росло дерево с табличкой «Mr. Smith», со всех сторон окружала вода, подступая к самому дереву. Но удивительное дело — золотозубая Птица и не думала возмущаться. Напротив.

— Мор-ре! Это пр-ррекрасно! — пылко воскликнула она, вертясь на своей любимой ветке, распростёртой прямо над водой. — Мы создадим кур-рорт! Р-разбогатеем! Озолотимся!

На берегу заволновались. Мало кто знал, что такое «кур-рорт», но азарт Людмилы захватывал.

— Солёные купанья… бодрящий воздух, — продолжала заливаться пророчица.

— Не выйдет, — перебил её Бобр, и снова попробовал воду на вкус. — Я так думаю, это всё Иккина заслуга. Солёных ручьёв у нас отродясь не было, только пресные. Это всё Икка наплакала, оттого и солоно пока. А перестанет она плакать и за пару-тройку деньков всё ваше море опреснеет и останется большая лужа… А где лужа, там комары, лягушки, камыш… Никакой здесь будет не «кур-рорт», а самое настоящее болото.

— Но я не хочу, чтобы под моим домом было болото! — переполошилась Людмила. — Я хочу кур-рорт! Дорогая Икка, — обратилась она к романтической корове новым медоточивым голосом, — вас ведь не затруднит поплакать ещё немного… Для общего блага, так сказать… Для всеобщего благоденствия… Давайте забудем обиды. Пр-ризнаю — я была не пр-ррава. Жр-рите… Э… Ешьте на здоровье вашу траву и мою траву… Только плачьте, плачьте, пожалуйста…

— Я… — медленно подбирая слова, начала было отвечать корова, но договорить ей не дали.

Бабах! — грохнуло на соседнем холме, и на солнце блеснула маленькая пушечка.

Фьють! — просвистело прямо над ухом романтической коровы ядро, и она от неожиданности присела в воду, и на всякий случай закрыла глаза.

Крак! — ветка, на которой восседала Людмила, переломилась, и она, не успев сообразить, что к чему, полетела вместе с ней в воду.

— Мелкое-Вредоносное! — пронёсся по поляне громкий негодующий крик.

Кое-кто из самых скорых на расправу уже бежал к холму, на ходу грозясь поймать и проучить, наконец этого маленького стервеца. Но куда там, его уж и след простыл. Только мелькнул в траве длинный нос и взъерошенный синий загривок, и нет его. Ищи-свищи.

Что с пророчицей? Десятки испуганных глаз уставились на то место, где Вещая Птица скрылась под водой. Прошло мгновенье, другое… Бобр уже приготовился нырять на помощь незадачливой предсказательнице, но тут над водной поверхностью взметнулся фонтан брызг.

— Жива… — облегчённо выдохнули лесные жители.

В первое мгновенье ничего нельзя было разглядеть за бешеным шлёпаньем крыльев по воде, но было ясно, что утонуть пророчице не грозит, она уверенно плыла к дереву. К своему дереву. Минуту спустя она уже карабкалась по выступающему из воды корневищу, помогая себе мокрыми и оттого совершенно бесполезными крыльями.

И тут все в очередной раз ахнули. Удивительный хохолок болтался на воде, словно огромный голубой одуванчик, пышная окраска слиняла и потекла. Перед потрясёнными жителями леса сидела самая обыкновенная мокрая ворона и ругалась на чём свет стоит:

— Кошмар-р, безобр-разие… мр-рак…

— Ха-ха-ха, — оглушительно захохотал Бобр, — вот вам и неведомая миру птица… Вот вам и чудо в перьях… Да у нас таких чудес в каждом перелеске по десятку.

— Попр-рошу-попр-рошу… — тут же вступилась за честь вороньего племени серая Карла, — мы птицы порядочные, нам чужого не надо. Не то, что эта… Вор-рона в павлиньих перьях… Позор-рище!

— Ха-ха-ха, — смеялись звери и птицы. И даже те, в ком ещё оставалась толика почтения к самозваной пророчице, не могли сдержать улыбок, уж больно несуразно выглядела полинявшая Людмила. И даже золотой зуб, который по-прежнему болтался у неё на груди, положения не спасал.

Расходились зрители уже в сумерках, весело переговариваясь и перешучиваясь. Да чего уж там, суд удался на славу. Правда, многим, в том числе Верёвочному Зайцу, Икке и чете Маузов пришлось идти в обход нежданно-негаданно обретённого моря, но никто не жаловался. Ночная Мышь бежала вприпрыжку рядом с Иккой, о том, чтобы не видеться «никогда» было забыто, но кроха никак не могла решиться — сказать или не сказать о том, что случилось ночью? Она уж совсем было собралась, но тут Икка заговорила сама.

— Я всё думаю и думаю о записке…

— Да?.. — на всякий случай переспросила Мышь.

— Кажется, я знаю, кто её написал… Ну, конечно…

— Неужели ты сама догадалась? — разочарованно выдохнула кроха, но Икка её не услышала.

— Это мог быть только он…

— Да кто же, кто? — Мышь уже почти приплясывала от нетерпения. Ей страх как хотелось, чтобы Икка ошиблась, а она могла торжествующе крикнуть: ничего подобного! И выложить всё, что ей удалось проведать.

— Ну конечно же, это был Берёзовый Слон, — мечтательно выдохнула Икка. — Кто же ещё?..

Она была совершенно счастлива.

Слова разоблачения колом встали в горле её спутницы. От неожиданности Ночная Мышь громко икнула, закашлялась, потом замедлила шаг, глубоко-глубоко вдохнула и смирилась с неизбежным.

— Конечно, это был он, — сказала Мышь. — Кто же ещё…

Тёплым августовским вечером на исходе лета Мышь бродила по Дальней Поляне и собирала букет из последних летних цветов. Есть какая-то печальная красота в слове «исход». Лето уходило из Нечаянного Леса пышно и торопливо, словно дорогой гость, который, раздав последние подарки, неловко топчется в прихожей — хорошо тут у вас и рад бы задержаться, да дела, дела… Лето торопилось уйти, осень спешила вступить в права. Самой грустной приметой наступающего сентября стала для рукокрылой крохи новость о скором отлёте Птаха и его семьи в тёплые края. Сегодня птенец прилетел попрощаться.

— Я вот улетаю… — пискнул он виновато, переступая с ноги на ногу.

— А я вот — остаюсь… — грустно ответила ему Мышь, — и тут уж ничего не поделаешь, как ни старайся…

— Но следующей весной я обязательно вернусь.

— Конечно вернёшься, — согласилась с ним подружка, — только это будешь уже не ты… И я буду не я…

— Ну почему же? — удивился и огорчился Птах. — Разумеется, это буду я.

— Ну что ты… — качнулась жёлтая шляпа, — знаешь, сколько всего произойдёт с нами за эти полгода… Конечно, мы встретимся снова, только это будут уже совсем другие мы… Но, может быть, — голос у Крохи немного повеселел, — они будут даже лучше, чем мы нынешние и прежние…