Анна Никольская - Про Бабаку Косточкину

Парень говорит:

— Вон, с вороньим гнездом на голове.

Смотрю — и правда: впереди сидит женщина, высокая, как колокольня. На голове понакручено чего-то, понаверчено — вылитое гнездо.

Только я полез вперёд, долговязый хватает меня за рукав:

— Сиди, к ней пока лучше не лезть. Сейчас Нинель будет выступать — главный конкурент Зябликова. Домна знаешь как Нинель не переваривает?

«Вон оно что, — думаю, — какие тут у вас, оказывается, мексиканские страсти-мордасти!»

И сердце у меня вдруг как заколотится!

Тут Зябликов закончил играть, и Нинель с Генриеттой Карловной выходят на сцену.

Генриетта Карловна села за рояль, что подальше, а Нинель села за ближний. Варежек на ней уже не было, и была она вся в платье, прекрасная, как настоящая Дама Моего Сердца.

Сидят они за роялями — не шелохнутся. Секунду, вторую, третью. Думаю, может, забыли ноты? Или от волнения ступор у них? И вдруг Генриетта Карловна незаметно мотнула головой, и они заиграли. Синхронно! Сколько раз в краевую филармонию ходил с мамой, а такого не видел!

Смотрю я на Нинель и не узнаю. Лицо суровое, вдохновенное, сама раскачивается в такт музыке, а пальцы, пальцы! Как муравьи, по клавиатуре шуруют туда-сюда! А музыка из-под них мощная выходит — рокочущая, настоящая лавина! Здорово получился «Бурный поток» у этого Майкапара, очень жизненно!

Вдруг долговязый шепчет мне на ухо:

— Нинель не справляется с темпом. Слышишь, как Генриетта разошлась? Специально её заглушает…

— Молчи! — говорю. — А то в лоб у меня получишь!

От переживаний я весь вспотел, даже не слышал уже музыки. Сидел и пристально смотрел вороньему гнезду в затылок.

И вдруг я прозрел. То есть натурально!

Я вдруг явственно увидел, как из гнёзда, колышась и закручиваясь, поднимается в воздух чёрная воронка. Она становится всё шире, всё выше, отсоединяется от головы Домны Платоновны и направляется в сторону Нинель. Нинель, естественно, ничего не замечает — Нинель вся в музыке. Я озираюсь по сторонам: ужас, в зале слепцы — они ничего не видят!

Вот он, роковой момент истины! Либо я мужчина и сейчас спасу любимую, либо я не мужчина и любимую сейчас не спасу.

«Ты мужчина! — как-то за обедом сказала мне Бабака. — Помяни моё слово: скоро у тебя вырастет борода, ты будешь говорить басом, храпеть во сне и провожать девушек до подъезда».

Я мужчина! И более того, мужчина-гипнотизёр по имени Вольф Мессинг — вот кто!

Я гну усилием воли вилки, варю яйца всмятку на расстоянии и пускаю время вспять. Взмахом руки я повелеваю Мировым океаном, могу добыть из огурца руду. Обыкновенный пластилин я силой мысли превращаю в золото, и нет для меня ничего проще, чем защитить любимую от бесноватой Домны Платоновны и её воронки.

И я смотрю. Молча смотрю в затылок Домне, не дыша, не мигая, не отвлекаясь ни на миллисекунду. У меня нет больше рук, нету ног и ушей, коленей и подбородка. Я — это сплошные глаза, без страха и упрёка.

Домна Платоновна вздрагивает и притрагивается к волосам на затылке.

Я смотрю.

Домна Платоновна поёживается и затравленно озирается по сторонам.

Я смотрю.

Причёска Домны Платоновны начинает дымиться.

Я смотрю пристально, как если бы смотрел на огонь, воду и на то, как работает дядя Сёма, наш дворник.

В тот момент, когда воронка уже крутится над головой у Дамы Моего Сердца , гнездо Домны Платоновны вспыхивает, а я восклицаю:

— Да будет свет!

Что тут началось! Все забегали, засуетились, закричали:

— Караул!

Нинель с Генриеттой Карловной бросили играть, воронка бросилась наутёк в форточку, телевизионщики побросали камеры, долговязый сбросил пиджак и захлопал им по гнезду Домны Платоновны. Кто-то в погонах приволок из коридора огнетушитель, но не смог его откупорить и стал бить им Домну Платоновну по голове. Она кричала — громко и уныло. Огонь тем временем переметнулся на синтетические шторы. Я оттолкнул деятеля от очага возгорания и мановением правой руки потушил Домну Платоновну.

Все полезли к ней целоваться, интересоваться здоровьем, а я под шумок притулил к Домне домру, подарил Генриетте Карловне хризантемы, дал короткое интервью тележурналистке и пошёл провожать Нинель домой.

— Ты молодец, — говорю, — хорошо играла.

— Обычно у нас с Генриеттой Карловной даже лучше получается. Но у меня на сцене голова вдруг разболелась. Всё мерещились какие-то вороны — от волнения, наверное.

— А зачем ты надевала варежки?

— В них хорошо греть пальцы перед выступлением. А ты видел, как Домна самовозгорелась? Ужас!

Вечером к нам в гости пришли Колготковы.

Мы пили чай со смородиновым листом и ждали, когда в новостях культуры покажут выступление Нинель. Но её не показали. Зато в криминальных новостях показали меня. А потом ещё в газете, в рубрике «Ими гордится Барнаул», вышла заметка «Подвиг телепата Косточкина», в которой говорилось, как я усилием мысли спас от пожара музыкальную школу № 1.

Сразу после этого Нинель дала согласие стать Дамой Моего Сердца.

Сегодня праздник. Сегодня мы обмываем папину машину, которую я выиграл в лотерею.

Это уже вторая папина машина. Раньше у нас была «Победа» — она досталась в наследство от дедушки, ветерана войны. Папа берёг её как зеницу ока, как цыганка золотой зуб. И всё равно профукал нашу ласточку (ласточкой её дедушка называл, пока был живой).

Однажды, когда мы возвращались с дачи (а дело было ночью), нам дорогу перебежал волк. Папа как по тормозам ударит, мама как завизжит, я как закричу, нас как по гравийке закрутит! Прямо волчком! Прям как будто мы в воронку попали — от слива в раковине! Тут наша ласточка и развалилась на мелкие кусочки. Капот вправо, багажник влево, колёса во все четыре стороны. Осталась одна выхлопная труба и зеркало заднего вида. Подобрала его мама, накрасила губы и говорит папе:

— Не расстраивайся, Степан! Ходить пешком гораздо полезней. А ещё мы сэкономили на эвакуаторе. Рвём когти отсюда, пока нас гаишники не застукали! — Она из нас из всех самая решительная.

Но папа всё равно расстраивался ещё долго.