Юрий Лигун - Илья Муромец и Сила небесная

Труднее всех было Илье. Он находился в самой гуще, и враги окружили его со всех сторон. Но и тут выручил Бурушка. То и дело вскидывая задние копыта, он наносил такие страшные удары, что легко проламывал щиты и доспехи. Так что Муромцу остались всего три стороны, откуда могла нагрянуть смерть. Нелегко приходилось богатырю, но он умело отбивался, и вскоре Бурушка стоял уже не на земле, а на телах поверженных басурман.

Прошло пять минут, потом десять, потом ещё пять. Ряды кочевников, окруживших богатыря редели. Оставшиеся в живых уже не надеялись победить Муромца умением, а ждали пока он выбьется из сил, что, впрочем, давно должно было случиться.

Но надежды степняков были напрасны. Если они дрались с истерической злобой, которая заливала глаза кровью, и всё время поминали басурманского сатану-шайтана, то Илья сражался спокойно и непрерывно в сердце повторял: «Господи, помилуй!». Помилуй означает спаси. Вот Господь его и спасал, не давая истощиться богатырской силе.

Но только не подумайте, что тут было какое-то волшебство. Если бы так, то Илья был бы неуязвим. А на самом деле, опусти он хоть на секунду меч, в него тут же впились бы клинки и копья противника. Поэтому Илья без передыху орудовал булатным мечом и деревянной шелыгой, которая успешно заменяла дубинку. Щит он давно отбросил, потому что щит нужен для защиты, а лучшая защита – это нападение. И если поначалу печенеги атаковали богатыря, то теперь роли поменялись. Илья нападал, а степняки ушли в глубокую оборону. Бурушка тоже не отставал от своего хозяина. Теперь он приловчился крушить не только задних, но ухитрялся доставать пудовыми копытами и боковых.

На другом краю поля тоже кипела брань. Ожесточённо бились вооружённые до зубов викинги Олава. В тесноте и свалке их скрамасаксы и засапожники пришлись ко двору, так что кочевникам приходилось несладко. Но и варяги несли потери. У одних на плечах и груди запеклась кровь, у других были разбиты щиты и помяты вендельские шлемы, а третьи лежали на земле, попираемые сапогами сражающихся.

Княжеские гридни вместо скрамасаксов использовали кистени и шестопёры. Удар кистеня – палки с подвешенным к ней железным шариком почти всегда был смертельным. А удар шестопёра, даже если он обрушивался на шлем, ошеломлял так, что противник валился с копыт.

Но, конечно, лучше всех были Добрыня и Алёша. Они не раз попадали в такие передряги, поэтому знали что делать, дабы победить. Друзья прижались друг к другу спинами и били врага мечами и укороченными копьями – сулицами. Любо-дорого было смотреть, как ловко они владеют своим оружием и как справно защищают родную землю.

Вскоре соотношение сил стало равняться двадцати пяти к одному. Но сражаться защитникам Киева стало ещё тяжелей, ведь для победы им надо было приложить в двадцать пять раз больше усилий, чем басурманам. А где взять силы, когда они уже на исходе. Всё чаще дружинники поскальзывались на телах убитых, всё чаще пропускали удары. Кочевники это поняли и стали драться ещё ожесточённее.

Прошло какое-то время, и соотношение сил опять стало тридцать к одному. Это был перелом битвы, и теперь только чудо могло спасти Киевскую Русь.

Об этом чуде на всём протяжении битвы усердно молились священники и прихожане Десятинной церкви. И чудо свершилось!

Первым к Киеву повернул Васька-пьяница. Он вдруг вспомнил, что не прихватил свою любимую шёлковую погонялочку, без которой его Буян стал артачиться и даже раз попытался укусить Ваську за ногу.

Вторым стал Чурила, который забыл положить в суму свою лучшую расписную епанчу. А куда ж красавцу-богатырю без епанчи, плаща безрукавного, – сами подумайте? А как развернулся Чурила, стало быть, и Дюку за дружком пришлось разворачиваться, тем паче он не ту сабельку взял, а та в Киеве осталась.

А Екима Ивановича без Алёши на сороковой версте такая тоска загрызла, что хоть волком вой.

В общем, все богатыри в Киев подались: одному сон плохой приснился, у другого конь кашлять начал, третий заскучал по граду стольному, четвёртый – по оставленному застолью… да и у иных какая-то важная причина обнаружилась, чтобы вернуться.

А когда воротились, глазам своим не поверили. Первым опомнился Васька. Он снял с тороко́в – ремешков седельных – любимый пернач и с криком «наших бьют!» кинулся в самую гущу битвы.

И степняки дрогнули. Ещё бы! Ведь на помощь киевской дружине пришли не просто свежие силы, а силы богатырские! На одного Ваську посмотреть, сердце трепещет. Ведь он в дороге-то протрезвел аки стёклышко, отчего его удар стал точен и страшен. Вправо перначом махнёт – улица, влево махнёт – переулочек. И другие богатыри тоже за дело всурьёз взялись – знай себе из степняков пыль выбивают!

С такой подмогой дружина шибко с басурманами разделалась. Только Илье никто не помогал: в одиночестве он бой закончил. Но это если снаружи глядеть. А если глубже, то сразу вопрос возникает: как это никто не помогал? А Сила Небесная? То-то же!

Не всех басурман, конечно, побили: кто сам убежал, тех догонять не стали, а кто сам сдался, тех не тронули, а в плен забрали. В воротах киевских сам князь победителей встречал. Гридням руки жал, богатырей целовал.

– А где же Илья? – удивлённо спросил князь, не видя главного героя битвы.

– Да вон в сторонке хоронится, – подсказал Алёша. – Не хочет, видать, в первые лезть.

– И правильно! – улыбнулся Добрыня, который уже успел всем сердцем прикипеть к Илье. – Ведь сказано: кто своей волею в последних ходит, волею Царя первым станет…

Тем временем князь подбежал к Илье и крепко его обнял. Радость теснила грудь и не давала говорить. Но Владимир взял себя в руки и, вынув из ножен булатный меч, высоко поднял его над головой.

– Славные воины и все киевляне! Вы сегодня потрудились отменно: кто ратным подвигом, кто молитвенным. Но если бы не Илья Муромец, не знаю, чем бы день кончился. Что я могу для него сделать? Ведь я всего лишь князь, а ему сам Бог помогает… Народ, что молчишь? Чем мне богатыря отблагодарствовать?

– Денег дай! – крикнул кто-то из толпы.

– Невесту с приданым!

– Терем каменный!

Предложений было много. Один даже посоветовал вылепить Муромца из глины и поставить на гребне вала – оно и уважение, и супостаты лишний раз не сунутся.

– Что скажешь, герой? – выслушав народ, спросил князь у Ильи.

– Да ничего мне не надо, – покраснев, ответил тот, потому что не привык к таким почестям да и не понимал, зачем награждать того, кто своё защищал.

– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! – раздался хриплый петушиный крик и, растолкав народ, перед князем очутился Никитка-Звездочёт.

Не переставая кукарекать, юродивый загребал ногами, как кочет перед дракой, и махал своим костылём, словно крылом с повыдерганными перьями.