игумен Варлаам - Кампан (сборник)

Спустя две недели, когда вот-вот должна была выйти газета с объявлением: «Требуется горничная», профессор более внимательно взглянул на цветок. Он взял в руки консервную банку, обёрнутую цветной бумагой, приподнял листья, чтобы посмотреть, хватает ли в земле влаги, потрогал лепестки – и понял, что фиалка… засохла.

Жили-были старик со старухою у самого… грязного пруда. Грязь, однако, была совсем натуральной, то есть исключительно природной, и проявлялась она в виде заполонивших пруд водорослей и узоров ряски на поверхности. Для кого-то это была вовсе и не грязь, а настоящая, не загаженная безалаберным человеком природа. Любой желающий мог прийти на зелёный лужок-бережок, развернуть удочку и стоять, выбирая между зарослей лунку, чтобы полусонный ротан, нисколько не перебарывая свою лень, имел возможность открыть основную часть туловища – рот и заглотить крючок. Если у рыбака глаз был намётанный, то ему оставалось только тягать и тягать карликового лупоглазого хищника, который вообще-то имеет вкусное белое мясо. Если имеет! То бишь если у него, кроме чрезмерной головы и ершистых плавников, успело на хребте что-нибудь нарасти.

– Ага, попался?! – воскликнул старик, снимая с крючка увесистую рыбицу, серебристая чешуя которой сверкала в лучах заходящего солнца.

– Попа-ался! – обречённо протянул Ротан человеческим голосом.

– Долго! Долго я ждал тебя! Теперь ты должен… обязан устроить мою судьбу! – выговаривал старик Ротану, имеющему не грязно-серо-зелёную чешую в коричневых крапинках, а серебристую, что свидетельствовало о его волшебности. Впрочем, неволшебные человеческим голосом не разговаривают.

Ранней осенью или поздней весной выходил старик на пруд и закидывал удочку. Летом было очень жарко, а жару старик не просто не любил – не переносил, да и ротан, угнетённый зноем, не проявлял признаков жизни, прячась в зарослях подводных растений. Зато в прохладные вечера рыба летела на крючок, как бабочка на огонь, к удовольствию всех котов и рыболовов.

– Ну что, наловил? – спрашивала старуха, глядя чистыми голубыми глазами на старика. – Или только коту?

Старик, тая под старухиным взглядом, кротко отвечал:

– Наловил, Глазки мои, наловил!..

Вовсе не важно, сколько рыбёшек выудил старик, главное – был он при деле. И старуха, которую он называл Анютины Глазки или просто Глазки, тоже была при деле, потому что ждала его. А с тем, что дело это очень даже непростое, согласится каждый, кто хоть когда-то в своей жизни кого-нибудь ждал.

В большей степени, однако, ждал старик. Ждал он, когда же наконец на его крючок позарится Серебряный Ротан, который своей волшебной силой мог обустроить одинокую стариковскую жизнь. Старуха-то наша, Анютины Глазки, не была, что называется, стариковою старухой. Она долго работала в пансионате у грязного пруда и, выйдя на пенсию, осталась здесь жить. А старик любил приезжать в этот пансионат, где знакомый директор всегда устраивал его, выделяя отдельную комнатёнку. В этот раз он предложил старику свободное жильё по соседству со старухой. Комната вместила все стариковые вещи из студенческого ещё рюкзака и была, что самое важное, прохладной.

Старик был ещё совсем не старым и втайне, а порой и въяве, стремился устроить свою личную жизнь. С соседкой, которая была старше его, он быстро поладил, оценив её детскость и отсутствие у неё корыстных намерений. Они виделись только на кухне или в прихожей, и отношения между ними были очень дружескими.

Ждал же старик свою настоящую судьбу, чтобы не коротать одинокие вечера в каменной коробке городской квартиры, разговаривая с диктором телевидения, а иметь рядом любящую, заботливую, чуткую, скромную, умную, красивую и ласковую жену. Сильно ждал!

– Да я уж давно тебе попался, – произнёс Серебряный Ротан. – Мне всем приходится попадаться, кто грезит обо мне день и ночь… Помнишь сказку про мою золотую подругу?

– Ну конечно, Пушкина кто не читал? Да только я – не выжившая из ума алчная и властная старуха. У меня совершено конкретное и вполне скромное желание… Кстати, если ты все мои мысли ещё раньше прочитал, все мои желанья увидел, – почему сразу не исполнил? И тогда не надо было бы на удочку попадаться.

– Эх, как у тебя всё просто. Дожил до старости, а как хорошо сохранился. А чем я, по-твоему, занимался раньше? Одну послал – совершено тебе под стать…

– Под стать?! – захлебнулся от возмущения старик, отчего сам стал пучеглазым. – Издеваешься!.. Подсуропил, понимаешь…

Первая жена была молода и красива. Однако и красота, и молодость быстро тускнеют в повседневных заботах бытия. И если вначале умело прикрывают недалёкость и неумение ладить с людьми, то потом – и не когда-то там, в далёком потом, а совсем вскоре – неумение ладить с мамой мужа становится вопиющим. Это прощается редко, если не сказать редко чрезвычайно, а в нашем случае – никогда.

Мама была самым близким человеком единственному сыну, и делить эту близость она ни с кем не собиралась. Уж моё, так моё!.. А может, вовсе не чувство собственности двигало материнским сердцем, а элементарное желание своему чаду простого счастья? А с этой разве мог он быть счастливым?!

Возмущению старика не было предела. Даже чудо-ротан понял, что был не прав, и если бы мог, то, несомненно, смутился бы.

Народившийся ребенок? Да, от этого ещё и дети рождаются! Которые на устроение судьбы положительно никак не влияют. Ну что поделать! Расставание родителей не означает брошенность ребёнка на произвол судьбы, и, дожив до старости, хотя далеко не преклонной, отец остался отцом, в меру внимательным и в некоторой степени заботливым.

– Опять на рыбалку? – спрашивала Анютины Глазки соседа.

– Опять, Глазки мои! Но ты не скучай, я скоро приду.

– Ещё чего! Скучать!.. – не принимала игру в нежность хозяйка дома. – Вон кот пусть скучает. Ему хоть ротаны достанутся. А мне чего от твоей рыбалки?

Нежность у старика не пропадала. Ведь старуха Анютины Глазки просто говорила в своей манере, сквозь которую проглядывали заботливая душа и чуткое сердце. А сердце у старухи, кстати сказать, в последнее время часто прихватывало.

– Ну я же не настаивал, – оправдывался Серебряный Ротан за промах с первым вариантом. – Послал другую…

Второй вариант, который лет через десять-пятнадцать оказался в руках жениха, был интереснее. Опять же молодость, плюс к тому обаяние и некоторая утончённость, не то от природы, не то приобретённая в процессе занятий искусством. Да, искусство, по утверждению древних, вечно, жизнь коротка. А жизнь семейная – ещё короче. Невозможно же жить с такой занудой! Ну совсем и нисколько.