Николай Рубакин - «Воля Аллаха», или Абдул, Абдул и ещё Абдул

— Дѣлаю это я тебѣ не въ примѣръ прочимъ рабочимъ, потому что вѣдь у насъ ихъ много: дай каждому по грядкѣ,— тогда и хозяину отъ всего имѣнія ничего не останется.

— Вѣрно,— сказалъ Мустафа, поблагодарилъ еще разъ управляющаго и пошелъ въ свою комнату съ великой радостью въ душѣ.

И завелась съ этихъ поръ у Мустафы своя собственная грядка на чужой землѣ. Завелись свои плоды — овощи. Завелось что-то свое собственное, не хозяйское. Чудно было Мустафѣ и непривычно не все отдавать хозяину, а кое-что и себѣ оставлять. Но скоро и онъ и жена его во вкусъ вошли. Однажды прибѣгаетъ Хадиджа съ радостью и издали еще кричитъ Мустафѣ:

— Мустафа, Мустафа, смотри,— мнѣ садовникова жена подарила чернаго цыпленка.

Подбѣжала Хадиджа къ Мустафѣ и визжитъ отъ радости:

— Вотъ и мы, вотъ и мы будемъ жить теперь по-человѣчьи: у насъ есть и земля, и домашній скотъ.

Подросъ черный цыплепокъ и вышла изъ него черная хохлатая курочка. Стала курица нести яички. Хадиджа каждый день безъ устали считаетъ — пересчитываетъ, сколько выйдетъ изъ этихъ яицъ новыхъ цыплятъ, и сколько тѣ нанесутъ яицъ, и сколько изъ тѣхъ яицъ выйдетъ еще новыхъ цыплятъ. Счастлива и довольна Хадиджа. Доволенъ и Мустафа, хотя попрежнему приговариваетъ, чуть не къ каждому слову:

— На все воля Аллаха.

Прошелъ мѣсяцъ, другой. Говоритъ Мустафѣ садовникъ:

— Слышалъ я, что нашъ хозяинъ свое имѣніе какому то пашѣ генералу продаетъ. И, сказываютъ, за очень хорошія деньги. Генералъ этотъ только что съ войны вернулся и денегъ много себѣ тамъ навоевалъ. А теперь говоритъ: «я за султана и за отечество кровь проливалъ,— такъ подходящее ли дѣло, чтобы у меня не было никакого помѣстья».

И правда, перешло помѣстье купца Истагфира-эффенди въ руки военнаго генерала Рустема-паши. Пріѣхалъ паша со всѣми своими чадами и домочадцами. Толстый, высокій, краснощекій, сердитый. Началъ съ того, что на управляющаго накричалъ, потомъ созвалъ всѣхъ усадебныхъ служителей и на нихъ накричалъ. Попало за что-то и садовнику, попало и Мустафѣ. Стоятъ служители толпой передъ генераломъ и сами хорошенько не знаютъ, за что на нихъ такая напасть. А паша кричитъ:

— Я за султана да за отечество кровь проливалъ, а потому хочу жить теперь въ свое полное удовольствіе!

Позвалъ паша къ себѣ управляющаго, далъ ему какихъ то заморскихъ самыхъ лучшихъ сѣмянъ и велѣлъ тотчасъ же посѣять ихъ въ огородѣ, чтобы выросли изъ этихъ сѣмянъ самые лучшіе, самые сладкіе ананасы еще невиданной и неслыханной въ этихъ мѣстахъ породы.

— Да ты у меня смотри,— кричалъ на садовника паша,— береги эти сѣмена пуще своего ока! На тебѣ взыщу, если изъ нихъ ничего не выйдетъ…

Взялъ сѣмена садовникъ, понесъ ихъ въ огородъ, отдалъ Мустафѣ и разсказалъ ему, о чемъ приказывалъ паша строго-на-строго. Взялъ Мустафа сѣмена и посѣялъ ихъ поближе къ своей конуркѣ, чтобы было удобнѣе за ними смотрѣть.

Случилось это въ четвергъ. На другой день, въ пятницу, какъ водится, пошелъ Мустафа въ мечеть. Не успѣлъ онъ еще вернуться оттуда, какъ уже постигла его домъ великая бѣда. Какъ-то незамѣтно перелетѣла черная курица-хохлатка черезъ ограду хозяйскаго огорода, забралась въ садъ да и давай радостно рыться-копаться обѣими ногами въ той самой грядкѣ, гдѣ были посѣяны драгоцѣнныя сѣмена. Пришлись эти сѣмена курицѣ по вкусу. Она бы ихъ и больше поклевала, да взять то ихъ больше было неоткуда: паша больно мало привезъ ихъ изъ далекихъ странъ…

Увидѣла преступленіе хохлатой курицы жена садовника и подняла шумъ на весь домъ. Еще больше зашумѣлъ садовникъ,— еще больше управляющій, еще больше самъ Рустемъ-паша. По всему помѣщичьему дому поднялся шумъ и гвалтъ. Слуги принялись ловить курицу. Та носилась по всему огороду, какъ оглашенная. Люди бѣгали и прыгали по грядкамъ, спотыкались, падали, мяли и портили грядки и посѣвы. Паша смотрѣлъ изъ окна и такъ и сыпалъ на всѣхъ разными угрозами. Еще больше, подъ страхомъ этихъ угрозъ метались люди, еще больше становился переполохъ. Словно какіе то иноземные завоеватели промчались на борзыхъ коняхъ по мирному тихому огороду. Пришелъ Мустафа и даже не узналъ того самаго уголка, въ которомъ прожилъ сорокъ лѣтъ и три года. Если бы у него были волосы на головѣ, такъ они встали бы дыбомъ, когда онъ узналъ и услышалъ о томъ, что надѣлала его курица. Хадиджа благимъ матомъ выла въ своей каморкѣ. Курица лежала зарѣзанная на кухнѣ. Повара чистили и скоблили только что распотрошенный зобъ и промывали извлеченныя оттуда драгоцѣнныя сѣмена. Садовникъ утѣшалъ управляющаго, что эти сѣмена, быть можетъ, еще и не погибли и дадутъ ростки. Грозный паша и слышать не хотѣлъ никакихъ утѣшеній. Велѣлъ онъ слугамъ схватить Мустафу, повалить его на землю и отколотить хорошенько по пяткамъ палками. Не успѣлъ еще Мустафа придти въ себя отъ визговъ и криковъ своей жены, какъ набросились на него слуги и принялись исполнять хозяйское приказаніе. Взвылъ и завизжалъ Мустафа благимъ матомъ еще громче своей собственной жены.

— Да за что, да про что я терплю это наказаніе,— кричалъ Мустафа.— Это я, человѣкъ, да терплю наказаніе за куриную вину!..

— Это ужъ не наше дѣло. Мы дѣлаемъ то, что намъ велѣно,— отвѣчали слуги.— А впрочемъ, намъ тебя очень жалко,— ты человѣкъ хорошій…

— Да мнѣ то какой толкъ отъ того, что вы меня жалѣете? — плакался Мустафа.

Онъ не могъ ни стоять, ни лежать. Болѣли всѣ ноги, трещала и голова. Кое-какъ добрался онъ до своей каморки. Вдругъ видитъ,— снова бѣгутъ къ нему слуги и кричатъ во все горло:

— Убирайся вонъ. Паша сказалъ, чтобы твоего и духу тутъ не было.

Взвыла и завизжала во все горло жена Мустафы.

— Какъ вонъ? Почему вонъ? А курица наша гдѣ? Отдайте мнѣ мою курицу. Мы ее съѣдимъ не хуже всякаго паши на свое собственное здоровье…

Набросились слуги на Мустафу и снова принялись тузить его палками и по ногамъ, и по рукамъ, и по головѣ.

— На, получай, вражій сынъ, по принадлежности…

Попало и женѣ Мустафы. Наколотили ей худую, костлявую спину не меньше чѣмъ ея мужу, а тряпки и всякое другое имущество за заборъ выбросили,— убирайся и убирайся какъ знаешь.

Насталъ вечеръ. Погода была холодная. Задернулось небо облаками. Спустилась темная пасмурная ночь. Вокругъ ни зги не видно. Куда въ такую ночь двинешься? Кое-какъ доползли Мустафа со своей женой до «своей собственной» грядки. Не то они хотѣли съ ней попрощаться, не то запасти себѣ хоть какую ннбудь провизію въ далекій путь. Принялись они рыться руками въ землѣ, корешки отыскивать и себѣ въ мѣшокъ кидать, да такъ и заснули отъ холода и усталости за своей работой. Лишь только загорѣлась заря на небѣ и стало немного свѣтлѣе, рѣшилъ Мустафа идти вмѣстѣ со своей женою, примѣрно сказать, куда глаза глядятъ. Въ городъ, такъ въ городъ. Въ деревню, такъ въ деревню. Лишь бы не умереть съ голода. Милостыни Мустафа на своемъ вѣку никогда не просилъ, хотя и зналъ всенародную поговорку, что «отъ сумы, да отъ тюрьмы не отказывайся». Идетъ онъ по дорогѣ вмѣстѣ со своей женой, едва ноги передвигаетъ. Хадиджа плачется: