Николай Рубакин - «Воля Аллаха», или Абдул, Абдул и ещё Абдул

— И какъ это нашу курку съѣлъ и безъ того жирный паша?

Первый разъ въ своей жизни разсердился Мустафа на свою жену п закричалъ:

— Дура! О чемъ ты горюешь? Ты мнѣ вотъ что лучше скажи,— можно ли за куриную вину человѣка наказывать? Развѣ человѣкъ курица? Ну курица провинилась, курицу и накажи. Куда вотъ мы теперь пойдемъ? Мы къ своему мѣсту привыкли. На старости лѣтъ не легко привыкать къ другимъ мѣстамъ.

Шли они долго. Вся ѣда ихъ, какая нашлась въ мѣшкѣ, къ вечеру была съѣдена. По дорогѣ жилья не попадалось. Негдѣ было достать никакой другой ѣды. Хадиджа идетъ и больше прежняго сокрушается о курицѣ и все горюетъ:

— Хоть бы разъ въ жизни поѣсть куринаго мяса въ свое удовольствіе!

Мустафа только кряхтитъ да ежится, ступая на разбитыя пятки.

На другой день кое-какъ добрались до города. Рѣшилъ Мустафа остаться денекъ-другой въ этомъ городѣ, а Хадиджа рѣшила старшаго сына разыскивать, который гдѣ то работалъ по близости. Рѣшили черезъ четыре дня на этой же самой площади встрѣтиться. Попрощались и разошлись.

Сѣлъ Мустафа на землю подъ тѣнистое дерево, сидитъ и самъ не знаетъ, что съ собой дѣлать. Первое дѣло — ѣсть очень хочется. Второе дѣло — что то на сердцѣ скребетъ. Творится на душѣ что то такое, чего Мустафа никогда еще не чувствовалъ. Задремалъ онъ отъ усталости и видитъ въ полуснѣ тѣхъ самыхъ сытыхъ н откормленныхъ собакъ, о которыхъ его сынъ разсказывалъ. Лежатъ эти собачки на шелковыхъ подушкахъ, отъ говядинки носъ воротятъ, даже молочко лакаютъ нехотя. Видитъ Мустафа: подходитъ къ нимъ френги и кричитъ: «ѣшь, ѣшь». А собачки еще больше носы воротятъ. Ударилъ одну собачонку френги, а та тотчасъ же зубы оскалила. Словно сказать ему хочетъ: «Ты, молъ, драться не смѣй!». Опомнился Мустафа, оглядѣлся и сказалъ вслухъ:

— И правда. Что это такое? Разумѣется драться не смѣй. Виданое ли дѣло, чтобы человѣка били за куриную вину?

И почувствовалъ въ эту минуту Мустафа горькую обиду въ своей душѣ. Да такую еще обиду, которой никогда такъ не чувствовалъ. Словно у него никакихъ обидъ до этого въ жизни не было: словно вся его жизнь не была одной сплошной обидой.

— Это что жъ такое выходитъ, бормочетъ про себя Мустафа. Что жъ это выходитъ?

И вдругъ слышитъ Мустафа громкій человѣческій голосъ. Откуда то, гдѣ-то въ вышинѣ, кричитъ кто-то во все горло:

— Ля лиляхи иль Аллахъ, бу Магометъ расулъ Аллахъ (Нѣтъ Бога, кромѣ Бога, а Магометъ пророкъ Его).

Оглянулся Мустафа, видитъ по другую сторону площади, на минаретѣ мечети, стоитъ муэззинъ и призываетъ правовѣрныхъ на молитву. Ходитъ по минарету и выкрикиваетъ во всѣ стороны одно и то же. Оттуда и отсюда, изъ разныхъ закоулковъ и переулковъ, выходятъ старики сѣдовласые, бородатые, иные въ красныхъ фескахъ, иные въ бѣлыхъ чалмахъ,— знакъ того, что они побывали въ Меккѣ. Собираются на крики муэззина правовѣрные. Поднялся и Мустафа и тоже пошелъ въ мечеть. Снялъ туфли у входа, по обычаю, и рѣшилъ, какъ слѣдуетъ помолиться, хотя былъ очень голоденъ и ни о чемъ другомъ, кромѣ ѣды, и думать не могъ. А все таки, мечталось Мустафѣ, отъ священнаго слова Корана у него не только на душѣ, но и въ животѣ полегчаетъ, меньше будетъ сосать. Сидитъ онъ, молится, и священное слово слушаетъ, хоть и немного изъ него понимаетъ, потому что Коранъ книга арабская, а арабскій языкъ не турецкій, турки его не понимаютъ, а ни въ какой школѣ Мустафа не былъ и ничему не учился,— развѣ ему до школы было. Былъ онъ человѣкъ не только бѣдный изъ бѣдныхъ, но изъ темныхъ темный: зналъ онъ только то, до чего самъ додумался, а глазами онъ видѣлъ только огородъ, а додуматься онъ ни до чего не додумался. Жилъ да жилъ,— вотъ и вся жизнь прошла. И ничего не подѣлаешь,— на все воля Аллаха.

Кончилъ имамъ (священникъ) чтеніе положенныхъ молитвъ и сталъ говорить проповѣдь. Обрадовался Мустафа, что слышитъ рѣчь на понятномъ языкѣ, насторожилъ уши.

— Слушайте меня, правовѣрные, слушайте, что я вамъ скажу,— говорилъ имамъ.— Моими устами глаголетъ сама истина. А у истины, вродѣ какъ у палки, не одинъ, а два конца. Одинъ ея конецъ въ рукахъ имама, а другой ея конецъ пусть будетъ въ вашихъ рукахъ. Потому правда-истина — первая защита для рода человѣческаго: кто же и защититъ бѣднаго человѣка, какъ не эта самая правда.

Слушаетъ Мустафа, слушаетъ и отдаются эти слова священника глубоко, глубоко въ его душѣ. «Вѣрно,— думаетъ Мустафа,— истинную правду говоритъ святой человѣкъ». А тотъ продолжаетъ:

— Слушайте меня, слушайте, правовѣрные! Есть у правды три защитника и три стража. Первый защитникъ и стражъ — это законъ. А второй защитникъ и стражъ — это султанъ. А третій защитникъ и стражъ — это Коранъ. Законъ въ рукахъ султана, а султанъ въ рукахъ Корана; а словами Корана говоритъ самъ Аллахъ. Слушайте меня, слушайте, правовѣрные.

И внимательно слушаетъ Мустафа рѣчь проповѣдника, а про себя думаетъ: «вѣрно говоритъ святой человѣкъ, вѣрно! Есть правда на землѣ, есть, а иначе и не можетъ быть!».

А въ это время имамъ продолжаетъ свою рѣчь:

— Правда защищаетъ людей. Но вѣдь люди то, какъ извѣстно, бываютъ всякіе. Иныхъ вовсе и защищать не стоитъ, не таковскіе, чтобъ ихъ защищать. Отъ нихъ самихъ защита требуется, потому что иные люди вовсе не люди, а крамола, воплощенное злопыхательство. Нужно, чтобъ кто нибудь отъ такихъ людей и саму правду защищалъ. Вотъ потому самимъ Аллахомъ стражи и хранители къ ней и приставлены. Да не одинъ, а три: коли одинъ ее не защититъ, такъ другой вмѣшается, а коли другой не защититъ, то выйдетъ на подмогу ему третій. На то они и приставлены, чтобы охранять правду отъ людей, какъ слѣдуетъ. И не только охранять, но и насаждать. И не только добровольно, а когда нужно, то и насильно; потому что развѣ люди свою пользу, какъ слѣдуетъ, понимаютъ? Да и гдѣ имъ ее понять? Что такое правда — это извѣстно только ея хранителямъ и стражамъ. На то они и приставлены. Ужъ они за ней смотрятъ во всѣ глаза. Коли они увидятъ, что нѣтъ правды въ какомъ нибудь мѣстѣ, они ее возьмутъ, да туда и насадятъ. А коли придетъ правда туда, куда не нужно, они ее возьмутъ да и повернутъ куда слѣдуетъ и покажутъ ей настоящую дорогу подобающимъ способомъ. Твое, молъ, мѣсто, правда, не здѣсь, а вона гдѣ. А коли она сама не пойдетъ, куда ей указано, возьмутъ ее хранители ея за руки, потому что они правду любятъ и о ней заботятся и за нее боятся, какъ бы она не захворала или не попала въ плѣнъ злонамѣреннымъ. Правда то правдой, но и на нее нужна узда. Только тогда и выходитъ вамъ, правовѣрные, настоящій прокъ отъ этой правды, когда три стража, какъ слѣдуетъ, управляютъ ею. А безъ нихъ вамъ отъ нея вредъ одинъ. А потому слушайте меня, слушайте, правовѣрные. Коли тяжело вамъ живется на свѣтѣ, воли захочетъ правды ваша душа, идите искать эту самую правду, ужъ она то навѣрно облегчитъ вамъ эту жизнь. Она даже неутѣшнаго утѣшитъ. Она обиженнаго защититъ. Она униженнаго приголубитъ и возвыситъ.