Вадим Астанин - Иван, лесорубов сын

Жил-был Иван, ни трезв, ни пьян, телом крепок, взглядом цепок, ростом не прогадал, не высок, но и не мал, не умён и не глуп, с людьми приветен, с дураками груб, по матери — русский, по отцу — лесоруб. Работал Иван в лесу, видел лису, с медведем на равных бодался, и ничего не боялся. Отец рубил, Иван пилил и на биржу лес продавать отвозил. Шесть дней трудился, на седьмой в бане мылся. После бани отдыхал, пиво пил и лубки читал. Работали вдвоём, чтоб все деньги в дом. Работников не нанимали, денег в долг не давали. Но жадными не были. Кому чем помочь, пожалуйста. То ли сруб поднять, то ли брёвна привезти. Плату брали умеренную, согласно установленным тарифам. Жили, не бедствовали. Дом у них был двухэтажный: снизу каменный, сверху из бруса, участок приусадебный на шесть соток, живность всякая, гуси там, утки, куры, корова дойная, поросята, лошади — битюг для работы, да пара гнедых для конного выезда, телега, бричка расписная, сани розвальни и всего остального всякого-разного по мелочи. Как со всем хозяйством втроём управлялись, неведомо. По всему видно, тайное слово какое знали, или помощника какого невидимого к хозяйству приохотили. Правда ли это, выдумка ли, но у Ивана такой помощник имелся. Тяжело было Ивану пилить одному двуручной пилой и сделал он себе компаньона, чурбана стоеросового. Нашёл подходящее бревно, спилил как ему сподручно было по высоте, ветки обрубил, обстругал, чтобы они, значит, удобно за ручку пилы цеплялись, обрубок сделанный на попа поставил и к делу приспособил. И пошла у них работа, залюбуешься. Чурбан стоеросовый ни ест, ни пьёт, отдыха не просит, тихо напевает, во всём Ивану помогает. Иван на того чурбана не нарадуется.

Увеличилась выработка, увеличились и заработки. Задумался Иван. Почему, скажем, он брёвна пилить должен, ежели с ентим чурбан стоеросовый играючи справляется? А к чему отцу его стараться, напрягаться, когда тот же чурбан, правильно настроенный, рубить-валить будет без роздыху? Только направляй-руководи, да следи, чтобы он не накосячил чего от усердности. Сказано-сделано. Выправил Иван новых трёх чурбанов стоеросовых: одного, чтобы рубил-валил, другого, чтобы заместо него пилил, а третьего, чтобы бревна на телегу грузил.

Теперь, получается, в лесу им кажный день делать было нечего. Чурбаны стоеросовые до того навострились, что сами всё исполняли без всякой подсказки и в лучшем виде. Ивану только и оставалось, что пиловочник нагруженный вывозить из лесу на лесную биржу и с приёмщиком по цене торговаться. А Иванов отец — так тот вообще от лесных дел отстранился. Цельными днями на реке пропадает — рыбачит. Не жизнь: малина.

Нарубили-напилили чурбаны стоеросовые пиломатериала — Иван устал возить. Решил отдохнуть, в град-столицу съездить, людей посмотреть, чебуреков поесть и купить фрукт заморский диковинный, киви называется. Себя показать, конечно, не надеялся, кто в стольном граде провинциалом непуганым интересоваться станет? Разве что надзиратель околоточный.

Встал Иван рано утром. Перво-наперво на делянку отправился, чурбанов стоеросовых безотказных обездвижил, затем домой воротился, ключевой водой ополоснулся, бритвой клинковой побрился, завтраком обильным подкрепился, запряг коней гнедых в бричку расписную, ухнул-свистнул, плетью хлестнул и прочь со двора покатил, только его и видели.

А град сей стольный на бугре стоял, весь бугор занял, а пригородами по лугам окрест бугра привольно раскинулся. Текла рядом с бугром река, широка, нетороплива, глубока, берега пологи, вода прозрачна. Ну, про воду, скажем честно, преувеличение. Нет, до стольного града в реке, без обману, вода была чистая и прозрачная, а вот после, ниже бугра, царская коллегия лекарская пить речную воду настоятельно не рекомендовала. Да и как воду эту пить можно было, ежели сливали в реку гниль разную-всякую: заводскую и мануфактурную, кожевенную и красильную, прачечную и канализационную. Жители столичные тоже чистоты реке не добавляли — лили в воду помои и берега мусором засоряли. Стирать-полоскать бельё ходили выше, но и там своей дурной привычки не оставляли. И всё жаловались на власть, мол, это она природу не бережёт и окружающую среду в порядке не содержит. «Загадили всё окрест, а им хоть бы хны, сидят и не чешутся. Окружили царя нашего батюшку бояре хитрые да корыстолюбивые, речами сладкими обманули, небылицами соблазнили, ложью искусной окрутили, сидит наш батюшка царь на троне, боярам брехливым верит, речам их сахарным внимает и вокруг ничего не замечает».

Река та Уваловкой прозывалась. Начало брала из болот Бурчаловских. В тех местах, среди топей непролазных обитает народец языческий, на языке незнамом говорящий, так что люду просвещённому для уха к языку этому непривычному всё «бур-бур» слышится, отчего болота те название свое «Бурчаловские» и получили. Народец тот был тихий и незлобивый, в мастерстве железоделательном да кузнечном вельми изощрённый. Такие ножи сабли мечи копья алебарды топоры вилы колуны косы долота стамески делал — ищи, где хочешь — лучше не найдёшь. Приезжали к тому народцу купцы, местные и заморские, скупали товар оптом, с народцем не рядились, а промеж себя аукционы устраивали, потому как товару на всех не хватало. Торговались до хрипоты, большие деньги платили, не жалели, знали, что расходы сторицей окупятся. Народец языческий от эдакой торговли в большом прибытке оставался, но привычек исконных не менял. Жил скромно, ел просто, деньгу заработанную тратил с умом. Перво-наперво, детей в страны чужедальние посылал учиться, чтобы, значит, от прогрессу мирового не отставать. Кузни расширял и перестраивал, инструментами современными оборудовал, железо качественное у купцов чушками закупал. И так он это затейливо проворачивал, что ни купцы, ни государства, его окружающие, не догадывались, что народец давно уже и не языческий, а самый что ни на есть образованный и в великую силу вступающий. Пока что втихомолку, однако с растущей претензией.

Долго ехал Иван. Дорога до столицы не прямая, извилистая, по холмам и оврагам проложенная, по ней ещё деды и прадеды ноги в кровь били, лапти трепали, пыль дорожную глотали. Неподалёку иную дорогу проложили, на чужестранный манер магистралью называется, ровную широкую прямую, любо-дорого по ней с ветерком промчаться, но одна незадача — магистраль эта платная — за кажную версту полушку медную платить требуется. Вроде бы и цена малая, а для трудового человека неподъёмная, поелику вёрст этих в магистрали-то новопроложенной ого-го сколько. Выходило как в поговорке: «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз». Поэтому магистраль большей частью пустовала. Только изредка пронесётся по ней мрачного вида фельдъегерь, или царев слуга надменный, или какой богатей (купчина ли первостатейный, заводчик али мануфактурщик) по надобности государственной али личной куда проследуют. А в другое время никого на магистрали не встретишь, разве что сборщика дорожной платы, от скуки в будке дремлющего. Неподъемный у нас люд на всякие полезные новшества. Замшелый.