Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 2

Степанида-кума была хоть не дальнего ума, а немножко таки смышлена: не даст, бывало, комару у себя на носу и часу посидеть. Приняла она Марфу Сядоровну, как гостью дорогую, не жданную. Не знает, где посбить, чем употчивать. «Забыла ты меня, матушка Марфа Сидоровна! что бы когда этак по просту-за просто хлеба-соли откушать пожаловать с своим дрожайшим сожителем!»

– Благодарю за ласку, Стегга ни да Трифоновна! – отвечала Марфа, жеманясь; – все будто не время, да неколи, сидишь, не видишь, как и день пройдет!

«Забогатела, моя матушка, не в укор будь помянуто, заспесивелась!»

– И, да из чего спесиветься! живут люди лучше нас, ходят краше нас. Китайка! что такая за невидаль!

«Не гневи Бога, родимая! В чем у вас недостатки? чего у вас требуется? всего много, всего ворохи. Намедни ты, родимая, вышла в шубейке шелковой, наши завистливые соседки так и ахают, а я, нечего, как перед Богом, так и перед добрыми людьми, молвила: что ж такое? дай Господи всякому! кто у Бога хорош, тот и между людьми пусть будет лучше всех.»

– Что же? пускай их пересуживают, я не чужое на себе ношу; эко дело, шубейка шелковая; захочу, и три получу!

«Ах моя красавица! да какая ты в этом наряде пригожая. Нечего и дивить, что тебя твой сожитель так любит и жалует. Тебе бы быть только боярыней!» Пустилась кума Степанида хвалить Сидоровну, а та сидит сама не своя, словно по сердцу у ней мед течет.

«Видно, голубушка ты моя сизокрылая, Бог любит вас!» заключила Степанида речь свою, «что у вас, моя матушка, деньгам переводу нет. Уж не нашли ли вы клада, родная моя беляночка?» прибавила она лукаво. «Это я говорю не для чего иного прочего… мне в этом ни какой нужды нет; помилуй меня Мать Пресвятая Богородица! я это молвила, чтобы порадоваться вашему счастью. Я знавала еще твою покойную матушку Феклу Пантелеевну.» Кума Степанида взглянула на образ, перекрестилась. «Дай ей Господи царство небесное на том свету и покой её косточкам на сей земле; и тебя люблю, что дочь родимую; а дорого мне будет, мое красное солнышко, что у тебя передо мною утайки нет!..»

Запиралась-отнекивалась Марфа Сидоровна; но как устоять против ласки этакой? А кума Степанида заметала ее словами ласковыми, и пирог перед нею становит, и брагою потчивает, и просит прощения, что не знает, какого еще сделать угощения.

У Марфы и ушки на макушке. Думает, что такая за беда, что другие узнают про наше счастье. Да как еще и узнать? кума Степанида такая добрая, божится-зарекается, что никогда ни кому не откроет во веки вечные. Вот и бухнула Марфа Сидоровна:

– Да, кумушка-Степанида, точно так, нашли клад с Яковом, только чур никому ни слова про это: муж меня просил и приказывал так, что Господи!

Зачала опять кума, заклинаться-закаяваться, так и лезет из шкуры вон. Марфа ей все пересказала: и какой это клад, и где он лежал, и как его Яков отыскал, и как они его взяли, и куда поставили. Ведь бабий язык до время смирно лежит, а как пришла пора, так что твои три топора, и рубит, и колит, и лыки дерет, покуда из силы выбьется.

Наговорилась Марфа досыта, кума досыта надивилася; одна с другой прощается, та просит никому ничего не рассказывать, эта обещается; и кажется, все бы пошло по старому. Нет, не тут-то было! У кумы-Степаниды еще при начале рассказа сердце так и рвалось и ворочилось – идти рассказать по секрету знакомым всем про такое чудо неслыханное. Лишь Марфа за порог, она накинула на себя балахон, да к сватье Настасье, попросила тое быть помолчаливее и пересказала все, что слышала, прибавив только вместо одного – два котла. Сватья Настасья кинулась к тетке Аксинье, тетка Аксинья к бабке Фетинье, и каждая прибавила по немногу – по одному котлу; а как дошла эта история до господского двора, то каждый поваренок узнал, что дядя Яков простая-голова изрыл весь лес и откапал по котлу с деньгами под каждым деревом.

Не смерклось еще, узнал и барин всю эту историю, а барин у них сорок лет был отставным юнкером, стало быть, знал военный порядок. Он хоть я не совсем поверил этим рассказам, однако, хоть не ради фуражу, а так из одного куражу, велел позвать к себе на следующее утро Якова и жену его.

Еще красное солнышко и глазок своих не прочистило, порядком не убралось, не умылося, а выборный стучит изо всей мочи палкою но окну дяди Якова. Вскочил тот. – Что такая за пропасть? уж не пожар ли с деревне? Накинул на себя с попыхов кафтан наизнанку. «Фу ты, дрянь какая! видно биту быть!» Выходит он к выборному, а с тем стоит староста Трифоныч; увидел Якова, и шапки не ломает, не кланяется, только ощеряется, да покашливает. «Что вам нужно?» спрашивает Яков. Выборный усмехается. – Да к твоей милости, Яков Прохорычь, и к твоей дражайшей сожительнице Марфе Сидоровне, просить вас сегодня на пир к барину: у него, видишь, каша сплыла, так не одолжите ли вы одного котелка, перелить, перемешать, да сварить сызнова.

Спохватился Яков, видит, к чему дело идет. – Хоть я ничего не понимаю, говорит он выборному, а пожалуй, к барину тотчас явлюсь!

«Нет, Яков Прохорычь, неча тут ждать, перчетверживать, идти так теперь идти, а не то, знаешь, поволочем по своему!»

– Дайте же хоть кафтан порядком натянуть!

Вошел Яков в избу. – Ну, Марфа, одевайся, ступай к барину! – сказал он жене, сам как схватил-тряхнул ее за ворот, да дал ей хорошего подзатыльника, примолвил: «ах ты окаянная!.. у тебя всякое слово, что вода в решете, только войдет да и вытечет!»

Не успела Марфа порядком одеться, отворил Яков дверь, да и пырнул ее к старосте. – Вот вам жена, ведите ее, а я покуда обуюся! Запер дверь на крюк, выломил половицу, вынул котелок, да загреб его под печку, а на место его поставил корчагу с золою. Убрал все, как надобно, и вышел к выборному. А там стоит бедная Марфа потупившись; староста с выборным над нею подтрунивают. «Что это за шубка кумачная! экой наш барин какой, не дает пощеголять такой красавице, хочет заставить ходить, как и наши бабы деревенские!» Посмеялись, позубоскалили и повели их на барский двор.

Выходит барин в писаном халате, на голове зеленый козырек один, должно быть, картуз в покоях забыл. Стал судить и рядить и расспрашивать, начиная с Якова. «Нашел ты клад в моем лесу?»

– Ни какого клада не ведаю!

«Как же говорят все это? сама твоя жена об этом рассказывала.»

– Вольно, батюшка-барин, рассказывать, вольно слушать вашей милости! Известно всей деревне, какая жена у меня! Я ли для неё чего не делаю, а она рада петлю накинуть на меня. Что, батюшка-барин, Ваше Благородие, будешь делать с злою бабою?

«Но от чего же ты так богато живешь?»

– Также, кормилец, и это всякой знает, что отец мой, и даже дед мой, были крестьяне достаточные, завсегды платили оброк вашей милости. Я не мот и не пьяница, живу скромно и тихо; одна жена у меня просит того-сего, хоть иногда и жалко, а отдашь последнее, лишь бы только она была поугомоннее!»