Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 3

– Вот я-те дам, разбойнику, довольно! зашумел Грицко, хотел насыпать полную, так насыпь мне, не то я вас и с дедушкой вот этим батогом отпочиваю!

Делать нечего; прибежал чертенок к своему дедушке, зачал просить, кланяться, чтоб еще из сундука его один мешок денег нагресть.

Злится Водяной дед, ворчит-ругается, хочет своему любезному внуку палкой все бока отмять, а что делать, страшно и ему батога Грыцкина. «Ноди, «говорит, «разбойник, только смотри, последний мешок; больше не дам ни денежки, пусть он тебя батогом хоть измолотит всего.»

Выпросив позволение, чертенок поднялся на хитрости: не пошел искать большего мешка, а отрезал карман у пьяного подьячего, да как начал в него накладывать, чуть все деньги Водяного дедушки из сундука не повытыскал. Да как притащил его к Грицку, тряхнул в шляпу, так зараз и насыпал до верху. Л пьяный подьячий встал, да и не догадался порядком оглядеться, и с тех пор думает-не придумает, что с ним сталося. Кажись и много берет, и все в один карман кладет, а ничего не впрок, провалится-как-провалится!..

Грицко наш закопал яму, взял только из неё пригоршни грошей, да и отнес к своему Шляхтичу. Вот, говорит, черти прислали поземельные; только и могли наорать, а больше не спрашивай!

«Экой ты живущий, думает ИИИляхтичь, я думал, только мы его и видели, а он, поди-ко ты, еще с чертей гроши содрал!» Перестал Шляхтич больше Грицка на досаду наводить; случится работа какая, другого пошлет, а Грицко хочет идет, а хочет лежит-себе, да нежится. А, думает Грицко, покаялся шляхта поганая; я тебя научу знать, безмозглый поляк, что у всякого хохла золотой чуб, а уму-разуму и цены нет!

Прошел слух, что где-то за морем, в чужой земле, у одного пана владетельного есть дочь красавица; много сваталось за нее царей и царевичей, да то беда: повадилася к этой Панне красавице ходить по ночам сила нечистая, так ни одному жениху житья нет: перепятнает так, что смотреть страшно: кому ухо отхватит, кому нос оторвет: иной, бедняжка, встанет без руки, без ноги, и уж разве какой явится счастливой-догадливой, что спохватится, да за добра-ума тягу задаст. И объявил Пан тот всему народу и своему и чужеземному: кто, дескать, отвадит от дочери силу нечистую, за того и отдам ее. А дочь его Панна прекрасная, была что лебедь бела, щечки или ротик пунцовый, что твой алый мак махровый, а осаниста, величава, как заморская птица пава; глазком ли поведет, так душа и замрет, пройдется ли по двору широкому, так сердце и заходит ходенем!

Вот узнал это Грицко наш; «пойду-ко я,» говорит, «поженихаюся, попытать-не устать, а за спрос не откусят нос; потерять нечего, а может на нашу долю и достанется; а бы люди не помешали, а с чертями как не справиться.»

Попросился он у своего Пана. Шляхтичь радехонек, только бы он ушел, еще денег на дорогу дал. Пошел наш Грицко попытать счастья казацкого; взял с собою батог да свою люльку всегдашнюю спутницу, положил три цыбули в карман и отправился путем дорогою.

Проходит он всю почти землю Украинскую; попадается ему ведьма Киевская. «Куда бредешь, добрый молодец?» Туда, отвечал Грицко, где тебя, старая корга, не спрашивают. Разбесилась-разобиделася злая ведьма на грубый ответ, ударилась оземь, сделалась свиньей, ну метаться на Грицка; теребит его за кожух, и на-поди. Погодижь ты, проклятая, говорит он, я тебе дам добрым людям надоедать! Изловчился, ухватил свинью за хвост, и ну ее батогом потчивать; лежит, проклятая, не шелохнется, словно стучат не по не, а по дереву; смекнул Грицко, положил ее против солнышка да и зачал не по ней, а по тени бить. Завизжала ведьма, взмолилася.

«Отпусти, родной, не буду более мешать тебе; или своею дорогою!

– Брешь, канальская, отвечал Грицко, должна ты мне рассказать за это, как мне чорта от Панны будет прочь отогнать?

«Ах, добрый молодец!» ведьма завопила; «ведь чорт-то мне тот племянник родной!»

– Ну тем лучше, старая ведьма; говоря, чего он не любит?

«Накорми-напои его сладким,» молвила ведьма; он тебе и так Панну отдаст.»

– Брешь ты, корга?

«Точно, батюшка, правда истинная; отпусти только, еще скажу.»

Выпустил Грицко хвост из рук, перекинулась свинья сорокою, взлетела на дерево, и ну Грицка ругать и позорить оттудова. Ладно, говорит Грицко, попадешься, старая корга, в другой раз, я тебя не так отделаю.

Обходит Грицко наш море широкое, приходит в темный-дремучий лес и выходит на поляну ровную-зеленую; завидел вдали палаты владетельного Пана Медовича, осмотрелся, оправился, взбил свои чуб, подвинул шапку на ухо и вошел гоголем на широкой двор; увидала его в окно молодая Панна, дочь Медовича; пришла ей по нраву поступь его казацкая-молодецкая; высылает она своего пажа любимого, спросить-узнать: чего нужно доброму молодцу? Пришел я», отвечает Грицко: «до Пана Медовича, помочь его горю великому, выжить из палат его силу нечистую, освободить Панну прекрасную от наговоров и нареканий злых людей! Доложили пану Медовичу; выходит он из палат своих, встречает Грицка на красном крыльце, просит его хлеба-соли откушать; сажает его в передний угол, заставляет свою дочь Панну прекрасную его подчивать, сам говорит ему речи сладкия, раскрашивает его: какой земли житель он, чьего рода и племени; как но имени и отечеству. Грицко отвечает Медовичу: «в нашей земле, дескать, обычай такой: не поевши, ничего не рассказывать.» Были в это время три гостя у пана Медовича, женихи Панны прекрасной, все царевичи; один назывался Гай, королевичь Аглицкой, другой Але, царевичь французской, а третий Башлык, сын Турецкого паши Сточубушного. Стал их всех за столом пан Медовачь подчивать; Гай королевичь размял себе с Чухонским маслом кортофеленку, царевичь Але полкотлетки съел, а Башлык, сын паши Сточубушного, проглотил три ложки пшена сарачинского с сахаром, и говорят, что сыты все так, что ничего больше в душу нейдет. Наш Грицко намял себе хлеба, вынул три цыбульки, накрошил их туда же, облил все квасом, скушал на здоровье, да спрашивает у Медовича, нет ли у них борщу Украинского; но как этого кушанья на той стороне не важивалось, то подали ему гуся жареного, чтоб он отрезал себе крылышко; видит Грицко, все едят по маковому зернушку, отрезал крылышко, да и отложил его для всей компании, а остальное потрудился сам съесть. Француз, Англичанин да сын паши Сточубушного дивятся-не надивуются на Грицка. Вот, думают ему гусь брюхо проест, да вон вылезет. Ничего не бывало; Грицко все кушает, что еще на стол подадут. Зачал пан Медовичь гостям вина подносить. Башлык отродясь не пьет, боится; Магомет и в рай не пустит; королевич Гай говорит: мне лучше пива давай, а царевичь Але запросил такого вина, что нельзя и выговорить, того гляди язык свихнешь. Грицко говорит в свою очередь: не люблю я смерть вина заморского, а нет ли у вас простого-запорожского? У пана Медовича был припасен боченок и в двадцать лет только однажды потребовался. Велел он его откупорить, стал Грицку в рюмку наливать. Не но сердцу это казацкому: ему подай то, в чем принесли; принесли, поставили Грицку ендову на стол. Взял он ее за ушки, да и вытянул до суха. Небось, прямой казак, на свое брюхо хулы не положит.