Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 3

раскланялся Грицко с паном Медовичем и пошел на прежнюю половину дожидаться силы нечистой; он знал, что чорт ему больше не покажется; не его он стеречь сбирался, нет, он знал также, что в эту дверь ход в комнату Панны прекрасной. Вот для чего остался он в эту ночь. О, видно и Грицко наш малой себе на уме!..

Позаснули все в доме пана Медовича.

Сунулся-было чорт по старой привычке на лестницу, да вспомнил про Грицкин батог и пустился прочь, сломя голову; забежал только по дороге к женихам Панны прекрасной, Гаю королевичу, Але царевичу, да Башлыку, сыну Паши Сточубушного, да так их с досады переделал, что стыдно было показаться на белый свет.

А что наш Грицко? Небось, скажете, сел да заснул по вчерашнему? Да, как бы не так; нет, видно и ему не до сна пришло!..

Кипит, бурлит, переливается кровь казацкая-молодецкая, ходит он по комнате, маится, сам точно на огне горит; подойдет к двери, посмотрит в замочную скважину, погладит свой темнорусый ус, покачает головою из стороны в сторону и опять пойдет ходить взад и вперед; кипит, бурлит, переливается кровь казацкая-молодецкая!..

Что же теперь делает Панночка? небось спит, скажете, сладким сном? Опять не угадали, люди добрые, какой уже тут сон красной девице, когда её сердце стучит громко, что молоток в кузнице, колыхается грудь белая, что волна на море.

Разделася Панна прекрасная, легла в постель пуховую; не спится ей, моей красавице; бродят у неё мысли, играют, что брага молодая, незаквашеная; так вот ей и мерещится, стоит Грицко у изголовья, да на нее поглядывает….. Стало ей как будто чего-то совестно; оборотила она к стене головку свою.

Горит на столе двурогий светец; то потускнет он, то блеснет ярком полымем, то задрожит на нем голубой огонь: и разные оттенки так по стене и рассыпаются; любуется ими Панна прекрасная; так, говорит, мелькает светится в очах моего жениха милого! И други.

Боюсь, испугаетесь, мои красавицы, закройте мою книжку покудова, дайте сердцу успокоиться; мне дух перевести! Если же хотите читать без устали, пропустите эту страничку: дело страшное; а буде вы упрямы, не послушливы, мои голубушки белые, делайте, что вам угодно, я низачто не ответчик: грех на вашей совести.

Вдруг…. пала на стену тень, не чудовища крылатого, не духа нечистого-рогатого, а тень доброго молодца, статного, высокого, перетянутого кушаком по стану гибкому.

Вскрикнула Панна прекрасная, оглянулася, стоит перед ней Грицко Гарбузок, на яву, не во сне и точно живой; стоит он, не шелохнется; хочет что-то сказать, губы двигаются, а рот не расскрывается; на силу-на-силу вымолвил.

Прости меня, Панна прекрасная! Я не думал обеспокоить-разбудить тебя; я думал, что ты почиваешь крепким сном, и пришел легонько полюбоваться на тебя, порадоваться, утешить свое сердце и уйти тихонько, как пришел. Смотрит Панна прекрасная, не верит, думает, ей все мерещится.

Не умел наш Грицко на одно колено становиться, говорить разные заморские эскузиции, а оба колени его подогнулися; упал он что сноп, перед постелью Панны прекрасной, схватил её руку белую, поднес к губам, ай, ай!.. Так вот, кажется, и хочет съесть, так губами и впивается, словно хочет всю кровь высосать! А сам говорит так жалостно, что у бедной Панночки чуть слезы не покапали.

«Али ты на меня рассердилася, Панна прекрасная, что не хочешь слова вымолвить, али я тебе не по нраву пришел?.. Не родиться-бы мне легче на белом свете, чем быть тебе не милу, заслужить твой гнев за свою провинность! Только лишь вели, сей час уйду и не покажусь тебе на глаза, пока не позволишь.»

То-то и дело, что Панночке этого не хотелось.

– Я, говорит она, не осердилась, а немного испугалась.

Обрадовался наш Грицко, что и сказать не льзя, её слову ласковому; хочет благодарить Панну прекрасную, а сам ни чего не выговорят, зажимает себе рот её рукою белою, да и все тут.

Уж давно на дворе белехонько; Панна не видала, на Грицка загляделась; а ему вестимо, где заметить: он все на коленях, задом к свету простоял, да только и видел, что Панну прекрасную. Но вот заголосили петухи поздние, вздрогнули Грицко и Панна прекрасная; видят, пора им расстаться.

– Прощай, жених мой милый, говорит она, ужо увидимся. Показала ему дверь, да как поцеловала его на дорогу своими устами сахарными!..

– Ах ты, мой Господи! Так Грицко точно паром и обдало, так в глазах у него все и перевернулось на силу двери нашел.

Просыпается Пан Медовичь, велит позвать к себе дочь свою Панну прекрасную; приходит к нему девка Чернавка, служанка её верная, и докладывает пану Медовичу, что дочь его Панна прекрасная только что к утру успокоилась.

– А кто же мешал ей спать целую ночь? спрашивает он.

Отвечает девка Чернавка: «порядком я этого не ведаю, пан милостивый; спала я изволите видеть, в другой комнате, слышу вдруг: вскрикнула Панна прекрасная, и замолкла потом, точно нет её там, зачала разговаривать то своим, то чужим голосом; должно быть, ей что нибудь дурное привиделось! Нечего, пан милостивый, сробила я, добралась кой как до покоев дворецкого, да уж там и пробыла до свету.»

– Что бы это значило? говорит пап Медовичь; уж не была ли, прости Господи, у моей дочери опять сила нечистая! Пошел он в покой своей дочери. Спит она, моя голубушка, крепким сном, румянец играет на её щеках; не заметно, чтоб она видела что нибудь страшное. Прошел Нам Медовичь в комнату, где был оставлен на ночь Грицко Гарбузок; смотрит, храпит тот на скамье, как ни в чем не бывал.

Наступил день; давным давно дожидается Пан МеДовичь своей дочери и четверых женихов её, узнать и решить, чему и как должно кончиться.

Отворяются двери широкия по обе стороны; из одних выходит Грицко Гарбузок, из других Панна прекрасная; взглянули они друг на друга, потупились; вспыхнул румянец, пробежал по щекам. Распрашивает пан Медовичь: каково они ночь провели? Панночка говорит, что ни на яву, ни во сне ничего дурного не видала, а Грицко уверяет, что выжил силу нечистую на веки вечные из дома пана Медовича. Обнимает тот их радостно, складывает вместе руки и велит поцеловаться, как жениху с невестою; разумеется, они не стали отнекиваться.

Посылает потом пап Медовичь позвать и тех трех женихов своей дочери, чтобы объявить им, что он выбрал мужа по сердцу своей дочери, а зятя себе, по своему обычаю.

Пошел слуга по женихов, а тех давно и след простыл: уехали до свету. Как проснулся, видишь, королевичь Гай, смотрит у него все бакембарды повыщипаны; очнулся королевичь Але, глядит, у него носа вдвое прибыло, и стал он красен, что жареной рак и с синими оттенками: очувствовался Башлык, сын Паши сточубушилго, глядь, вскочила у него на лбу шишка с бараний рог. Стыдно показалось им явиться с такими обновами перед паном Медовичем и прекрасною Панною; собрались они еще до утренней зари, да и пустились поскорей во свояси, боясь, чтобы еще какого худа не было.