Владимир Бондаренко - Снежное чудо

И решил тут Заяц, что за верную службу положен ему листок капусты. Взял и съел его. И стал кочан чуть-чуть поменьше, а живот у Зайца чуть-чуть побольше. А звери все не шли, а Заяц все похаживал по полянке да причмокивал:

М-да, если у них сила, так они и приказывать могут? А если ты маленький, то ты уж и в подотчете у них. Сказали — карауль. И не поперечишь. Приневолили.

И вдруг решительно шагнул к капусте.

Чего это, — говорит, — я самого себя томить буду? Есть же в этом кочане моя доля? Есть. Так какая разница, когда я ее съем, сейчас или чуть позже? Мне сейчас хочется.

Прикинул на глазок, сколько должно выпасть на его долю, и съел. И стал кочан еще чуть меньше, а живот у Зайца еще чуть больше.

Сидит Заяц, ножки калачиком — хмурится. Хоть и не особенно это у него хорошо получается, но все-таки хмурится, ворчит:

Чего это они не идут так долго? Тут измаешься, слюной изойдешь, пока они варить соберутся. Да и зачем варить? Капуста и в сыром виде вкусная. Я убедился — вкусная.

Говорит, а сам все ближе, ближе к вилку подвигается. Придвинулся вплотную и сжевал еще несколько листков.

Я, — говорит, — меньше всех. И мне, как маленькому, побольше доля положена.

Так листик по листику и раздел Заяц кочан до самой кочерыжки. И только тут спохватился:

Что же я наделал?

И слышит, пробирается кто-то сквозь чащу, шебаршит листьями.

Сейчас мне попадет, — перетрусил Заяц. — Не вытерпел, скажут, съел общий кочан. Эх ты...

Но так как был он умным Зайцем, то и не стал дожидаться, когда соберутся все и начнут стыдить его, нырнул в кусты, только его и видели.

А на поляну с охапкой ровненьких сухих палочек вышла Лиса. Бросила их на траву, вздохнула:

Устала, пока донесла. Ну да ладно, наварим сейчас щей и наедимся... Э, а где же кочан наш?

Ширк, ширк Лиса по полянке — нет капусты, одна кочерыжка валяется, съел кто-то. И Зайца нет. А сквозь чащу, слышно, шагает Барсук и самого себя хвалит:

Я, наверное, первым иду. Я вон как торопился — хватал и хватал. Я молодец.

Охнула Лиса:

Увидят меня сейчас возле кочерыжки и подумают, что это я капусту съела. И будут стыдить. За чужой грех краснеть придется.

Но так как Лиса была умной, то и не стала дожидаться, когда соберутся все, кинулась в кусты, только шорох пошел по ним. И не догадывалась раньше, что в ней прыти столько. А на поляну Барсук вышел, дрова принес. Посмотрел — нет никого, похвалил себя:

Так и есть, я первый. Не зря же я старался — хватал и хватал. Молодец я. Наварим сейчас щей и узнаем, какие они на вкус, щи вареные... Но я что-то капусты нашей не вижу. И Зайца нет почему-то.

Бросил Барсук дрова и давай полянку обшаривать. Наткнулся на капустную кочерыжку и рот разинул:

Съел кто-то.

И слышит: Медведь сквозь чащу продирается, басит на весь лес:

Эх, мелкота! Что вы там принесете? Ни дыма, ни огня от ваших дров не будет. Что в вас силы? Вот я так почти целое дерево волоку, потому что я Медведь.

Попался, — охнул Барсук и присел от страха. — Увидит меня Медведь с кочерыжкой и скажет, что это я съел капусту. Вот это, скажет, молодец!

Но так как Барсук был умным Барсуком, то он не стал дожидаться, когда соберутся все, кинулся в кусты — и был таков, а Медведь вышел на поляну, осмотрелся, покачал нечесаной головой:

Нет еще никого. Эх, мелкота! Нашли, гляди, теперь по сучку и донести не могут. Не то что я — почти целое дерево приволок, потому что я Медведь. Сейчас разожжем с Зайцем костер и начнем щи варить. Пока остальные придут, а уж у нас и щи булькают.

Но смотрит Медведь: один он посреди полянки. Зайца нет. В траве обглоданная капустная кочерыжка валяется, а издали доносится тоненький голосок Ежа:

Я тоже прутик в общий костер несу. Мне тоже дадите щец похлебать, я ведь тоже проголодался. И я ведь тоже ваш.

Втюхался! — обмер Медведь. — Подумают на меня теперь. Скажут: «Съел Медведь кочан капусты и не поделился ни с кем, потому что Медведь». Стыдобища-то какая!

И так как Медведь был умным Медведем, то он не стал дожидаться, пока соберутся на поляну звери и увидят его, большого, возле маленькой обглоданной капустной кочерыжки. И хоть ленив бегать был, бросился со всех ног в кусты и залег у себя в берлоге.

И пошла с той поры у зверей дружба врозь. Прячутся друг от друга по кустам, стыдятся в глаза поглядеть. И все ищут Зайца, чтобы признался по-честному, что это он съел капусту. Зайцу признаться не трудно, да не уверен он, что его за уши трепать не станут, оттого и носится по лесу, прячется ото всех.

Жили по соседству в Гореловской роще два медведя: мед-

ведь Спиридон и медведь Лаврентий. В добре жили — сердце в сердце. По праздникам в гости друг к дружке хаживали, медком угощались. А неподалеку от них барсук Филька жил. Прижимистый, диковатый — и сам ни к кому, и к нему никто. И завидно было ему, что медведи живут дружно. Вот и решил он поссорить их. Приходит к медведю Лаврентию и ну нашептывать ему в ухо:

— Жалко мне тебя, Лаврентий. Доверчивый ты больно, совсем простак. Считаешь другом медведя Спиридона, а он ходит по роще и посмеивается над тобой. «Лопух, говорит, медведь Лаврентий. Не успеешь порог его берлоги переступить, а уж он мед на стол тащит — угощайся. Я, говорит, к нему только за тем и хожу, чтобы мед есть. Он, разиня, нараспашку живет — приходи, пользуйся. Ну я и пользуюсь!»

Врешь! — рявкнул медведь Лаврентий. — Врешь, Филька, оговариваешь Спиридона. Не один день знаю его. Гляди, я в гневе несдержан бываю. Зашибу невзначай до смерти.

Перепугался Филька: ох, в недобрый час подвернулся, надавит чуть покрепче медведь — и дух из него вон. Подлое дело, оказывается, легко начать, да не знаешь, каков конец будет. Не рад уж Филька, что и врать начал, да на попятную идти поздно: слишком далеко зашел. Говорит:

Крик, Лаврентий, не беседа, кричать и дурак может. А если я вру, пусть провалюсь я на этом месте.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Смотрит медведь Лаврентий: сейчас расступится земля и примет Фильку. Но тот как стоял, так и остался стоять, а земля далее и не ворохнулась под ним. И тогда поверил медведь всему, что сказал барсук. За стол усадил его, миску меда на чистую скатерть поставил, угощает, жалуется:

Как она, жизнь-то, повернуться может, а! В глаза, значит, друг, а за глаза — лопух, а я-то верил... Эх, Спиридон, Спиридон...

А Филька ест мед и поддакивает:

С друзьями уж так: в радости они сыщут, а в горести забудут. Сегодня их полна берлога, а завтра и здравствуй сказать некому. Объели, опили — и поминай как звали. Нет уж, лучше самому себе жить. И радость и горе — все твое, все от тебя. Неужто ты, Лаврентий, умом еще не дорос, чтобы понять это?

Говорил Филька, а сам мед за обе щеки уписывал. Наелся до сини в глазах, до полной сытости, а остатки слил в корец и унес домой — пригодится. Отдохнул после сладкого обеда, а к вечеру, близко к сумеркам, к медведю Спиридону подался. Пришел и ну нашептывать в мягкое слушающее ухо: