Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2

В проеме засверкала вывеска в виде дилижанса, украшенного разноцветными лампочками. На вывеске было написано:

«Как это кстати!» — обрадовался я, входя в распахнутые двери.

Здесь было довольно мило, в этом бистро. Приглушенный свет, низкие стеклянные столики, сервированные на двоих, мягкий ковер, в котором я сразу утонул по щиколотку, полукруглая сцена с бархатным занавесом… Очень недурно, очень.

Я сел за столик у кадки с фикусом, неподалеку от сцены, и в ожидании официанта стал разглядывать посетителей. Сказать, что они были странные, — это ничего не сказать.

Они были очень странные, ОЧЕНЬ.

Все эти посетители были мальчиками примерно одного со мною возраста. Примерно одного со мною телосложения и примерно одного со мною лица. На них были надеты курточки с капюшоном, примерно такие же, как у меня.

Но самое необычное было то, что все эти мальчики были разных оттенков синего: от небесно-голубого до темно-василькового. Мальчики не обращали на меня никакого внимания. Они пили кофе, перекусывали, о чем-то переговаривались и негромко смеялись.

Среди всех этих мальчиков, как один похожих на меня, мне стало жутко. Вот вы когда-нибудь встречали где-нибудь на улице, например, чисто случайно, своего двойника? Нет? Поверьте, это мистическое зрелище. И уж тем более, когда таких двойников — целое бистро.

Ладно, сейчас нужно думать о другом.

Сейчас нужно постараться вспомнить всех, с кем мне довелось поговорить насчет Фомы Фомича. Всех соседей, будь они трижды неладны.

Сделать это мне не составит труда. Память у меня хорошая.

Итак, сначала я пошел к Пампасову. Да, точно, к Григорию Христофоровичу. И, кажется, его не было дома. Или был? Нет, точно, не было. Дома была его рука и, по-моему, еще голова.

«Советую тебе, о Мальчик, прислушаться. Рука у нас голова!» — всплыло откуда-то из-под корки, то есть из подкорки.

Значит, головы не было, а был червяк вместо кукушки. Что-то я совсем запутался. Ладно, потом вспомню.

Дальше были Кирпичевы, вернее пижамы Кирпичевых. В сущности, что путного могли сообщить мне пижамы? Тем более хлопчатобумажные? Ничего.

Едем дальше — Собакевич, пианистирующий концерт. То есть, наоборот: Котович, концертирующий пианист. Он играл мне на рояле, точнее, рояль играл мне на нем, а потом меня выгнали.

Дальше были Гусь и Принцесса, еще Мерзавчики и говорящая посуда. Ну, с ними я еще наговориться успею… Пожалуй, они единственные из всех соседей, кому стоит доверять…

Далее по списку, точнее, по стояку… м-м-м… старуха Буренкина. А именно, Корова-Собака-Хомяк. Точно! Посторонний Хомяк! Что-то он мне там нашептывал про, кажется, ухо.

«Имеющий Ухо да услышит!» — снова всплыло из подкорки.

— Ага, — сказал я сам себе. И еще раз: — Ага.

Значит, потом я заходил к Альпенгольдовым, и Альпенгольдовы мне подарили вафельное ухо.

Опять ухо! Гм-гм, странно…

Затем я высиживал яйца у Маман и ее семерых сыновей. Потом я играл в города с господином Вонючкой. И, кажется, выиграл. Или проиграл? Не важно.

Далее я спустился к Коле Полтергейстову в музей, за каштаном.

Я вынул из кармана каштан, который мне передала Колина бабушка, и перечитал его.

На одной половинке каштана было мелким почерком написано:

А на другой:

Кажется, тут все ясно. Кажется, тут без двойного дна, и я все правильно услышал. Или нет?

Я положил половинки каштана на стол, на салфетку, и внимательно к ним пригляделся.

На одной половинке каштана было мелким почерком написано:

А на другой:

Я попытался прочитать слова наоборот:

Ьсипоротоп. Итсонсапо в Амоф.

Чепуха на постном масле!

Я мысленно подвигал буквы в словах туда-сюда, и у меня получилось:

Мафо в тиносопас. Письропото.

Гм-гм, это уже больше похоже на правду.

Я покрутил еще:

Письро носопотам повотипо.

А может быть, так?

Письмо поворотипо сопотан.

— Добрый вечер, — ко мне подошла молодая официантка. — Вам как обычно? Горячий шоколад и пончик?

— Бабака?! Ты?!!

На всякий случай я протер глаза.

Передо мной стояла моя собака, Бабака, во всей своей красе: в черном форменном платье, белом переднике и с кружевной наколкой в волосах (на голове у Бабаки был белый парик).

— Ты что здесь делаешь, Бабаконька?!

— Тихо! — сквозь зубы процедила Бабака. — Не привлекай к нам внимания.

В одно мгновение в бистро все стихло. Я глянул по сторонам: синие мальчики, все как один, смотрели в нашу сторону и напряженно молчали.

— Так вам горячий шоколад? — подчеркнуто вежливым ледяным тоном повторила Бабака. — С пончиком?

Синие мальчики не сводили с меня глаз.

— Д-да, будьте любезны, — как можно непринужденнее сказал я и выдавил из себя миниатюрную улыбочку.

— Аделаида! — истошным голосом проорала Бабака в направлении кухни. — Два кофе и тульский пряник!!

Тотчас мальчики отвернулись, и в зале бистро снова стало шумно.

— Как? — поразился я. — Моя сестра Аделаида тоже здесь?!

— Нет, это другая, — ответила Бабака. — Я сяду? — она кивнула на пустующий у моего столика стул.

— Ну конечно, Бабака, садись, пожалуйста! — засуетился я.

— Вообще-то нам с клиентами не полагается, — сказала Бабака, усаживаясь напротив меня. — Ну что, намыкался?

— Ой, намыкался, Бабаконька! Очень намыкался! — закивал я.

Я был ужасно рад видеть это родное лицо в этом противном Иначе! И не чье-нибудь, а именно Бабакино! Увидь я сейчас маму или, скажем, папу, я бы обрадовался немножко меньше. С Бабакой все-таки мы были очень близки. Мы были наперсниками, а это что-нибудь да значит! Сколько раз мы попадали с ней в переделки! Сколько раз вместе садились в лужу и вместе же из нее вылезали! Вместе мы съели не один пуд соли, и потому я знал, был просто уверен: Бабака оказалась здесь не случайно. Тем более что на ней был парик. В японской контрразведке, где несколько лет работала Бабака, все носили именно такие белые парики. Она мне рассказывала.