Лемони Сникет - Змеиный зал

В зрительном зале дети сидели рядом, Дядя Монти занял место у прохода, Стефано поместился между ними и весь сеанс бросал себе в рот воздушную кукурузу. Но сироты были слишком обеспокоены, чтобы закусывать, и слишком поглощены усилиями проникнуть в планы Стефано, чтобы получить удовольствие от «Зомби на снегу», фильма просто замечательного. Когда зомби в первый раз поднимались из сугробов, окружающих альпийскую рыбачью деревушку, Вайолет старалась представить себе, каким образом Стефано мог бы пробраться без билета на борт «Просперо» и сопровождать их в Перу. Когда отцы города возводили преграду из крепкого дуба, в которой зомби все равно прогрызут лазы, Клаус ломал голову над тем, что имел в виду Стефано, говоря о разных случайностях. А когда Герта, маленькая молочница, подружилась с зомби и вежливо попросила их перестать поедать обитателей деревни, Солнышко, которая по причине слишком юного возраста не понимала всей сложности положения сирот, старалась придумать способ расстроить планы Стефано, каковы бы они ни были. В финальной сцене фильма зомби вместе с жителями деревни веселились на Майском празднике, но трое бодлеровских сирот так нервничали и испытывали такой страх, что не могли радоваться заодно с ними. По дороге домой Дядя Монти попробовал заговорить с молчаливыми, встревоженными детьми, которые сидели на заднем сиденье, но они почти не отвечали, и он вскоре замолк.

Когда джип подъехал к кустам-змеям, бодлеровские дети высыпали на лужайку и, даже не пожелав озадаченному опекуну доброй ночи, бросились к двери. С тяжелым сердцем поднялись они по лестнице, дошли до своих комнат, но, остановившись у дверей, не смогли расстаться.

— Что если мы проведем эту ночь все вместе в одной комнате? — робко спросил Клаус Вайолет. — Прошлой ночью у меня было такое чувство, будто я сижу в тюремной камере.

— У меня тоже, — призналась Вайолет. — Раз мы все равно не собираемся спать, то не спать можно и в одном месте.

— Тикко, — согласилась Солнышко и пошла за старшими в комнату Вайолет. Вайолет обвела взглядом комнату и вспомнила, с каким радостным волнением поселилась в ней совсем недавно. Теперь же огромное окно с видом на кусты в форме змей скорее угнетало, чем вдохновляло, да и приколотые к стене чистые листы бумаги уже не казались такими полезными и лишь напоминали о былой радости.

— Вижу, ты не очень-то много работала над своими изобретениями, — мягко сказал Клаус. — А я так и вовсе не читал. Не иначе как близость Графа Олафа лишает нас воображения.

— Не всегда, — заметила Вайолет. — Когда мы у него жили, ты прочел все книги по матримониальному праву, чтобы разобраться в его плане, а я изобрела абордажный крюк, чтобы не дать этому плану осуществиться.

— Однако сейчас, — мрачно сказал Клаус, — мы даже не знаем, что он задумал. Как можем мы сформулировать свой план, если нам ничего не известно о его плане?

— В таком случае попробуем его обговорить, — сказала Вайолет. Здесь это выражение означает «говорить о каком-нибудь предмете до тех пор, пока не придешь к определенному выводу». — Граф Олаф явился в этот дом под именем Стефано и явно охотится за состоянием Бодлеров.

— И, — продолжил Клаус, — прибрав его к рукам, собирается нас убить.

— Таду, — торжественно пробормотала Солнышко, что, пожалуй, означало: «В каком отвратительном положении мы оказались».

— Однако, — сказала Вайолет, — если он причинит нам вред, то лишится возможности завладеть нашим состоянием. Поэтому в прошлый раз он и попытался жениться на мне.

— Слава Богу, что из этого ничего не вышло, — сказал Клаус, содрогаясь всем телом. — Тогда Граф Олаф стал бы моим деверем. Но сейчас он не собирается жениться на тебе. Он говорил о какой-то случайности.

— И о переезде в такое место, где раскрыть преступление гораздо труднее, чем здесь, — сказала Вайолет, вспомнив слова Стефано. — Это, должно быть, Перу. Но Стефано не едет в Перу. Дядя Монти порвал его билет.

— Дуг! — выкрикнула Солнышко и с этим характерным криком ударила кулачком по полу. Слово «характерный» здесь означает «когда не знаешь, что тут еще можно сказать».

Клаус и Вайолет были, разумеется, слишком большими, чтобы произносить слова вроде «Дуг!», но им очень хотелось не быть слишком взрослыми. Им очень хотелось разведать план Графа Олафа. Очень хотелось, чтобы их положение не было таким таинственным и безнадежным. Им бы очень хотелось быть маленькими, выкрикнуть «Дуг!» и ударить кулаком по полу. И разумеется, больше всего им бы хотелось, чтобы их родители были живы и они вновь оказались в родном доме.

И столь же страстно, как хотелось бодлеровским сиротам, чтобы обстоятельства их жизни были иными, хотелось бы и мне изменить для вас ход событий в этой истории. Я сижу здесь в относительной безопасности и очень далеко от Графа Олафа, но у меня рука едва поднимается, чтобы написать хоть слово. Возможно, вам лучше вообще не читать продолжение этой леденящей душу истории. При желании вы вполне можете вообразить, как через час бодлеровские сироты вдруг разгадали план Стефано и сумели спасти жизнь Дяди Монти. Можете нарисовать картину того, как прибывают полицейские со всеми своими мигалками и сиренами и сажают Стефано в тюрьму до конца его дней. Можете сделать вид, хоть это и не так, что Бодлеры по сей день счастливо живут у Дяди Монти. Или лучше всего притвориться, будто Бодлеры-родители не погибли, что и страшный пожар, и Граф Олаф, и Дядя Монти, и все злоключения не более чем сон, игра воображения.

Но это вовсе не счастливая история, и я отнюдь не счастлив сообщить вам, что бодлеровские сироты тупо просидели в комнате Вайолет — слово «тупо» здесь означает скорее «не разговаривая», чем «с глупым видом», — весь остаток ночи. Если бы при первых лучах утреннего солнца кто-нибудь заглянул в окно спальни, то увидел бы, что на кровати, прижавшись друг к дружке, сидят трое детей с широко раскрытыми, потемневшими от тревоги глазами. Но в окно никто не заглядывал. Кто-то постучал в дверь четырьмя громкими ударами, словно что-то к ней приколачивая.

Дети заморгали и переглянулись.

— Кто там? — отозвался Клаус нетвердым от долгого молчания голосом.

Но вместо ответа снаружи повернули ручку, и дверь медленно отворилась. На пороге стоял Стефано, его одежда была измята, глаза блестели ярче прежнего.

— Доброе утро, — сказал он. — Пора отправляться в Перу. В джипе места как раз на меня и троих сирот, так что двигайтесь.

— Мы же вчера сказали вам, что вы никуда не едете, — возразила Вайолет. Она надеялась, что в голосе ее больше твердости, чем в ногах и остальном теле.

— Кто не едет, так это ваш Дядя Монти, — сказал Стефано и приподнял ту часть лба, где должна была находиться его бровь.