Василий Лебедев-Кумач - Избранное: стихотворения, песни

Вражьей силы не счесть,

Но геройский дозор

Начинает с врагом

Боевой разговор.

«Не пройдешь, подлый враг!»

Слышен голос гранат.

«Разобьем тебя в прах», —

Пулеметы твердят.

Боевой разговор

Продолжают стрелки,

Им с врагом говорить

Помогают штыки.

«Пусть их тысячи там,

Нас одиннадцать здесь,

Не сдадим мы врагам

Нашу землю и честь!

Пусть геройски умрем

Мы в неравном бою,

Но не пустим врага

Мы на землю свою!»

И строчит пулемет,

И гранаты летят,

И всю ночь напролет

Храбро бьется отряд.

И когда на заре

Посветлело вдали,

К Заозерной горе

Наши части пришли.

Грянем песню, друзья,

О родимых краях,

О геройских делах,

О хасанских боях!

1938

(Ответ на новогоднюю анкету

«Комсомольской правды»)

Не знаю я, — у всех ли это,

Иль это только у меня, —

Но мне по должности поэта

Буквально не хватает дня!

Часы сверкают, точно спицы,

И дни колесами бегут,

И с песней правит колесницей

Возница мой — любимый труд…

Который день был всех дороже

В блестящем беге прошлых дней?

И тот — хорош… и этот — тоже…

Один — светлей, другой — родней!

Я вместе с Родиною прожил

Большой и славный прошлый год.

Как можно радость подытожить?

Как счастье записать в приход?

И все ж я был всего счастливей,

Когда я песню пел свою

И чуял в творческом порыве,

Что вместе с Родиной пою!

1938

(Речь на VI пленуме Правления

Союза советских писателей СССР,

посвященном 125-летию со дня

рождения Тараса Григорьевича

Шевченко, 4 мая 1939 года)

Товарищи! Позвольте предостеречь

Заранее нашу писательскую раду:

В повестке дня моя скромная речь

Носит громкое названье доклада,

Но я не докладчик–шевченковед

И мне не под силу тягаться с теми,

Кто, может быть, годы, десятки лет

Любовно отдал шевченковской теме.

В повестке пленума много стоит

Академических крупных докладов,

А мне принимать ученый вид

И непривычно… да и не надо!

Я слово взял не чтобы учить, —

Я сам ученик. И хочу вместе с вами

Тараса Григорьевича почтить

От сердца идущими словами.

Не умирают такие, как он,

Бессмертна народной души природа,

Ему, как живому, низкий поклон

От моего я принес народа.

Поклон и спасибо за голос вещий,

Средь ночи звавший в радостный день,

За мудрость, за силу любви человечьей,

За звонкую песню, за веру в людей.

Советские люди быть не привыкли

«Иванами, не помнящими родства».

Не вдруг и не «божьей волей» возникли

Киев, Тбилиси, Минск и Москва.

Не на пустом появились месте

Культура наша и наша страна.

И мы, как знамя правды и чести,

Великие в сердце несем имена.

Не зря мы справляем любой юбилей,

Не попусту мы отмечаем числа,

Для нас юбилеи великих людей

Полны живого, огромного смысла.

Я слова старинного не побоюсь

(Не все в старине только хлам и «ветошь»), —

Светочей ценит Советский Союз,

И наш Шевченко — это наш светоч!

Народ сразу понял певца своего,

Но многим мешало Тарасово пламя;

Одни сапогами топтали его,

Другие старались тушить словами.

Немало седых буржуазных бородок

В академическом никло рвении,

Твердя, что Шевченко, мол, самородок,

Но нет у него ни культуры, ни гения.

Он, мол, творец немудрящих песен,

Которые любит серая масса.

Так буржуазная книжная плесень

Пыталась унизить образ Тараса.

Другие этот великий образ

Пытались представить плакучей ивой:

Шевченко, мол, дяденька очень добрый,

Очень несчастненький и слезливый.

Не только в статьях — ив переводах

Они не жалели розовых красок,

Чтоб в русской деревне, на русских заводах

Не грянул подлинный голос Тарасов.

В переводе «кайданы» звучали как «путы»,

Неверье Шевченко читалось как вера.

Так буржуазные лилипуты

Пытались связать и свалить Гулливера.

Порой и почище людишки бывали:

Легко перепрыгнув пределы цинизма,

Образ Шевченко они малевали

В желто–блакитных тонах шовинизма.

Тарас к простому народу всех наций

Был ласковей матери, солнца теплей, —

И все ж за него пыталась цепляться

Сволочь, кричавшая: «Бей москалей!»

При жизни шпики и жандармы, как черти,

Поэту старались придумать ад,

И на стихи его после смерти

Лились чернила, помои и яд.

Но голос Шевченко гудел набатом,

Несся бурливой и гневной лавой,

И образ поэта в одежде солдата

Вставал, озаренный любовью и славой.

Русский крестьянин, русский рабочий

Слышали песни борьбы и победы,

Видели синие гневные очи,

Чуяли сердцем сердце поэта.

И пусть им «Кобзарь» порой попадался

В плохих переводах, бездарных и подленьких

Тот, кто к Шевченко хоть раз прикасался,

Уж непременно заглядывал в подлинник.

Старая «Правда» не раз помещала

Полные гнева Тарасовы строки,

И в массе народной росла и крепчала

Молва о поэте — борце и пророке.

И в доме рабочем, на столике скромном,

Где Ленин лежал и лежал Некрасов,

Часто стоял в уголке укромном

Простой и знакомый бюст Тарасов.

В царское время, в эпоху прежних

«Великороссов» и «малороссов»,

Вольною песней, духом мятежным

Объединял он ребят и взрослых.

Прежнюю школу вы помните сами,

«Наставников» царских помните козни, —

В сердце ребячье они бросали

Семя национальной розни.

И мы, ребята, попавши в лапы

К этим иудушкам и чинушам,

Друг друга ругали «хохлом» и «кацапом»

И больно ранили детские души.

Но гении наши нас хранили,

Из душ вынимали занозы–гнилушки,

Ребят мирили, ребят роднили,

Ребят дружили Шевченко и Пушкин.

Народам Тарас открывал Украину

Во всей красоте и без всяких прикрас,

От песни его разгибались спины,

И чувствовал силу трудящийся класс.

Но только в свободной Стране Советов

Смогли мы узнать и понять до конца

Великое сердце страдальца–поэта,

Великую мудрость поэта–борца.

Критик иной разберет хорошо

И очень неплохо порой напишет,

Который поэт к народу пришел

И который поэт из народа вышел.

Но не для всяких широт и вершин

Годятся стандартные эти оценки,

И не вместить ни в какой аршин

Могучий образ Тараса Шевченки.

Не приходил он и не выходил, —

Шевченко — гений особого рода:

Он сам народ и в народе жил,

Как голос, как совесть, как песня народа.

Бессмертен народ — и Шевченко живет

В журчанье Днепра, и в дрожании вербы,

И в песне, которую хлопец поет

О жизни, о счастье, о милой неверной.

Нам есть у Шевченко чему поучиться —