Авессалом Подводный - Муравейник

Я вырос посреди обширной равнины,
в городе, олицетворявшем страх на карте
мира, но им не проникся. Равнодушие
и двуличие предлагали мне свои спины
напрокат, чтоб я ими прельстился в азарте,
и не сказать, чтобы съели, но изрядно меня покушали.

Я помню первомайские парады
и радость демонстрирующих толп
на главных улицах столицы. «Миру — мир»
был главный лозунг, и ему преградой
лишь империализм, угрозы полн,
да группа «Битлз», юности кумир.

Раскуривая фимиам
своим ушедшим дням,
их вряд ли ты поймешь:
давно ушедшая среда,
хотя и лишена стыда,
предпочитает ложь.

Освобождаясь из-под гнета
сюжетов юности стальных,
не обвиняю в них кого-то,
ничто не отвергаю в них.

Прошу у ангела удачи
Немного света и тепла,
Чтоб у детей моих иначе
жизнь от рождения текла.

Жизнь собственного тела
я чувствовал несмело
в дни юности моей:
заботиться о плоти
не очень было в моде
давно ушедших дней.
Но жизненные бури
я ощущал на шкуре,
и ею дорожил,
и знал, что мне в дорогу
дана она от Бога,
что мир благословил.

Подростковые мои сочинения
не вводили никого в восхищение,
отличались особостью мнения.

Невнимательные учители
в моем слоге не предвосхитили
Слова власти пленительной.

А оно пришло самозванное,
прямо в руки судьбою странною
персонально мне данное.

Просторы родины моей значительны,
позоры родины моей разительны,
но мы не слишком были впечатлительны.

И по просторам мы ее скитались,
и в злодеяниях смущенно признавались,
хотя путей раскаянья не знали.

Лишь от себя по строгому секрету мы
помянем поколенья неотпетые,
колымскими могилами одетые.

Отошло от меня мое прошлое,
и скучаю по нему лишь немножко я,
вспоминаю от случая к случаю.

Разошлись мы со стежкой-дорожкою
и гулявшими по ней ножками,
что любили меня и мучили.

Юность вспоминаю временами
с ее смутой, дерзостью и снами,
барышню с прекрасными очами,
панораму мира перед нами.

Но гудел на пристани корабль,
отправлялся в небо дирижабль,
уходил по рельсам паровоз,
уносился с ветром альбатрос.

Если бы фантазии хватило,
не назвал бы девушку я милой,
отпустил бы с ясными глазами
любоваться жизни островами.

Мой первый взгляд на женское лицо
завершило обручальное кольцо,
но скатилось оно с руки.

И тогда я решил до горных вершин
добираться совсем один,
против теченья реки.

И оттуда увидел мир под собой,
и понял, что был храним судьбой
и тогда, и сейчас, и впредь,

а тому, что мешало ее понять,
и дорогу мою обращало вспять,
песни уже не допеть.

Молчит мое поколение.
Видно, мучат его сомнения:
а не рано ли начинать нам?
Но проплыли по небу звезды
и не рано уже, а поздно
танцевать на судьбы канате.

Я жил в нескучную эпоху
и ей внимал,
и разделял тревоги,
и, как ишак в чертополохе,
я обонял
ее цветов характер строгий.

Я на свое взираю поколенье
с невольным чувством изумления:
и это все, что мы смогли, свершили,
и с полным правом движемся к могиле?
Неужто юности далекие мечты
на пробу вышли гимном пустоты?

Чахлые демонстрации собирают остатки
моего детства под реющим флагом
Великой Державы — миловал Бог,
оставшейся в прошлом. В сущности, краткий
для Истории миг, но пройденный дьявольским шагом,
и не вытащишь из кавычек обычное слово «срок».

За то меня жизнь жучила,
что не хотел походить на чучело,
равно со всеми в строй.

На то душа меня мучила
и вьюк верблюжий навьючила,
чтобы встал перед ней — герой.

И судьба меня перекручивала,
и мотыгой своей окучивала,
из окопа бросала в бой.

И то, что из меня выросло,
не знаю, по чьему замыслу,
медной звенит трубой.

Мысленные взоры человека
обнимают разные предметы,
каждого по вкусу и влечению.
Булка привлекает хлебопека,
а меня — растаявшие лета,
где ищу я смысл или значение.

Размышления и сомнения
в ариаднину мысль сплелись,
и дорогою, мне не знакомой,
через вехи смертей и рождений
устремляясь усердно ввысь
бездонной пропасти близ,
я судьбою иду влекомый.

Человек выражает себя, наблюдая весеннее небо,
созерцая тона облаков, освещенных лучами
восходящего солнца над розовым снегом,
постигая Божественный замысел первоначальный.

Я не спешу себя представить миру.
раздеться и пройти по свету нагишом,
крича: вот я! вот я! — ликующим народам.
Неторопливо я настраиваю лиру,
довольствуюсь укромным шалашом
и наблюдаю Вседержителя природу.

За положенными мне пределами
мысль моя невозбранно скитается
презирая оковы граничные,
но из путешествия смелого
обязательно возвращается
на круги, для меня привычные.

Родному языку не чуждые гармонии
творю по мере сил и разумения,
ищу земли и неба понимания.
Неяркое пятно на общем фоне я,
владычествуют надо мной сомнения,
а отличает качество старания.

Языка усердная штудия —
мое основное занятие;
скребу по родным сусекам,
играю словами трудными,
чтобы читатель понятливый
делался человеком.

Вторая родина мне улыбнулась краше первой
(хоть жаловаться на судьбу мне не пристало),
во глубине лесов объяла покрывалом,
не обозримым по своим размерам;
и посреди тайги, под кронами сосновыми
я вьюги и пурги овладевал основами.

В прошлом не находится опоры.
Старый друг вперед не повезет.
Преступая юность, наступает зрелость.
Но
вечерами задвигаю шторы,
не стремлюсь в неведомый поход
и пою, что в молодости пелось.

Добрые мои учителя
обучали меня, в сущности, зря: