Авессалом Подводный - Муравейник

все, что я в жизни постиг,
приходило помимо них.

Злые же мои учителя
изводили меня тоже зазря:

все, чего я в жизни достиг,
пришло, несмотря на них.

И теперь, на своих двоих,
я не помню ни тех, ни других.

Подлежащее и сказуемое,
не подвластны уму моему они,
отзываются в теле трепетом;

и к наречию с деепричастием
ей же Богу, совсем не причастен я
грамматически детским лепетом.

Я пишу стихи по наитию
своему сообразно развитию,
озабочен своими мыслями,

чтобы были они не случайными,
чтобы ясно они прозвучали бы,
и мозги бы мои почистили.

Мои юношеские опыты
звучали совсем не шепотом —
скорее, орлиным клекотом.

Годы скромности мне прибавили:
неудачи слагали штабелем,
самомнению не потрафили.

И пою теперь тихим голосом,
не вершины ценю, а полости,
и спокойствие паче гордости.

Разговоры с собой молчаливо веду вечерами,
когда шум утихает дневной в одинокой моей голове,
и сияние Цели не столь утомляет глаза,
а контуры Смысла мешаются с ясными снами
где небо со снегом соперничает в синеве,
а в глазах у любимой светится бирюза.

Сбежали ручьи по проталинам,
наполнили озеро снежное
журчанием переливчатым.
Песня моя печальная,
дума моя безбрежная,
а судьба половинчата.

Данный от Бога мир не устроил меня.
Другой я построил сам, но не ужился в нем.
Куда мне идти теперь, где разыскать коня,
как напоить его, дышащего огнем?

Смысла во мне немного,
но где-то он окопался,
далеко, глубоко, — не знаю,
где, но зовет в дорогу,
грозит лежебоке пальцем,
сомнений пугает стаю.

В отрочестве читанные книжки
плохо объясняли мир мальчишке, —
скорее, его заменяли.
А теперь, совсем уже взрослому,
с книгами тоже не просто мне,
что на меня упали.

Что я только себе ни придумаю,
стараясь постичь судьбу мою,
и фантазии чту законами.
И висят, как костюм на плечиках,
мои мысли о человечности,
и примерки их ждать — эонами.

Дни и ночи сплетаются пальцами,
встречаясь утром и вечером
под серым покровом сумерек.
Человек по земле скитается,
песню поет беспечную,
о вечном совсем не думает.

Любовь крылами помахала,
роскошная, как опахало,
зажгла бенгальский свет;
а после праздника устала
держать шампанского бокалы,
допела свой сонет.

Ты приходишь, как цапля на длинных ногах,
улыбаясь щеками розовыми,
смотришь серьезно и преданно,
и душа моя восклицает: «Ах!»,
говорить прекращает прозою
и как пес за тобою следует.

Дороги, расстилавшиеся передо мной,
оказывались обычно грунтовыми,
и я шел по ним босиком;
а рядом ехал некто на «кадиллаке»
с рецептами на всю жизнь готовыми,
и говорил: «Да ты не от мира сего,
и ляжешь костьми похуже собаки,
поедем лучше со мной». Но бензина в баке,
я знал, у него оставалось совсем ничего.

Хлебаю жизни соль упрямую
столовой ложкою сполна.
В ней чаще истина видна,
чем чаровница кучерявая.

Болезнь свалила с ног. Пинок судьбы,
благословенный и необходимый.
Единство тела и души мне явлено сполна.

Благородное вино — украшение Поднебесной.
Благородная мысль охранит от ошибок.
Благородный муж не смутится перед врагом.
Благородная истина отправляет в путь.

Пестики, тычиночки, пыльца,
развлекали, видимо, Творца, —
их творил Он в благодушном настроении,
а глубоководных осьминогов,
столь головоногих недотрогов —
весь в глубоких будучи сомнениях.

В сердце играет дешевый вальсок,
сентиментальный и нежный.
Снова из жизни ушел кусок,
сгинул во тьме бесснежной.

Что ж! Как умею, его хороню,
доброй землей засыпаю,
голову тихо долу клоню,
и лишнего не мечтаю.

Не знаю, есть ли в жизни смысл,
не ведаю о том печали,
разлуки с нею не боюсь.
Корабль огибает мыс,
не помышляя о причале,
куда от века я стремлюсь.

Храни тебя твоя судьба
во всех делах и обстоятельствах
неукоснительно и бережно;
планида бы ни бросила куда,
пусть улыбнется по-приятельски,
пожалует и кормом, и скворечником.

Под хмурым небом северного края
я Книгу Жизни нехотя листаю:
страницы ветхие, тисненый переплет.
И все, что я о будущем узнаю,
я очень скоро в прошлом потеряю,
где Колокол Веков давно меня зовет.

Вечерами мысль замирает,
душа ожидает отчета
смолкающего сознания,
освещая от края до края
подробности перелета
по этажам мироздания.

Если мужчина влюблен, он просто обязан
поражать воображение своей избранницы
великолепием своей персоны и планов
грядущего завоевания мира. Приказом
свыше танцует он любви священный танец, и
не замечает, как повторяет путь магелланов.

Весна уносит зимние тревоги.
Печаль растает с почерневшим снегом
и обнажит души взволнованную почву.
И вдруг окажется, что существуют ноги
с неодолимой склонностью к побегу,
а в Книге Жизни — недописанные строчки.

Тельцам принято поклоняться
и приносить их в жертву,
поочередно и одномоментно.
Они неуклюжи в танцах,
любители медленных шествий
и тают под комплименты.

Постепенно молкнущие звуки
дня, клонящегося к своему закату,
мое сердце умиротворяют.
Пусть немного он принес науки,
был покатый он или горбатый,
все о нем я к вечеру узнаю.

Мечты, лениво обращаясь
во глубине души моей,
собою мне напоминают
мелодии ушедших дней.

Порой смешны, порой красивы,
семьей аквариумных рыб
они колышутся, счастливо
бока чешуйками укрыв.

Их жизни жар не опаляет,
тревоги пламя не сожжет.
Неведом парус корабля им,
что в неизвестность уплывет.