Виктор Астафьев - 13 черных кошек и другие истории

Дома никого нет. Все ушли на работу. Валерик срывает с кровати две простыни и бросается на улицу.

Самолет кружит над площадкой. На ней, точно белая заплата на зеленом ковре, появляется буква «Г». Сигнал этот говорит пилоту, что неисправна левая часть шасси. Судьба самолета теперь зависит только от искусства летчика. Ребята отбегают в сторону, ждут, что будет дальше.

Самолет опускается все ниже и ниже. Мотора почти не слышно. Машина низко проносится мимо ребят с многозвучным свистом и громким шуршанием. Наступает самый острый момент. У ребят на миг останавливается дыхание.

А самолет летит на полметра от земли и, кажется, приноравливается сесть как обычно — на три точки.

«Неужели не понял сигнала?» — со страхом думает Валерик.

Но перед самым приземлением самолет вдруг клонится вправо и, мягко коснувшись земли, катится на одном колесе. Метров пятьдесят он пробегает прямо, как по струнке, а потом начинает валиться на левую плоскость. Мотор глохнет, и машина устало ложится на крыло. Затем она круто заворачивает влево и резко останавливается — носом туда, откуда шла на посадку.

Пилот как ни в чем не бывало вылезает из кабины, спокойно осматривает машину и с довольной улыбкой на обветренном лице встречает подбежавших ребят.

— Здорово вы меня выручили! — говорит он. — Орлята!

Сбросив на крыло кожаные перчатки и меховой шлем, пилот здоровается с ними за руку, легонько сгребает их в одну кучу и ласково прижимает к груди.

— Как это вы сообразили? Кто вас надоумил?

Ваня и Витя растерянно глядят на Валерика, и он рассказывает:

— У меня брат летчик. Только он — военный, на реактивных летает. Я к нему в гости ездил. И у него книжки про авиацию читал. И там все знаки в тетрадку вычертил.

…В этот солнечный день в жизни Валерика, Вани и Вити произошло еще одно событие. Они впервые поднялись на самолете в воздух.

— Как тебя зовут? — спросили они.

— Сима…

— Говорю, девчонка, — неспешно произнес плотный паренек.

— А почему тогда в штанах? — спросил и лукаво сощурил хитроватые черные глаза другой.

Долговязый, в больших отцовских сапогах, заявил:

— Да это она нарочно.

— Вообще-то меня Серафимом зовут, — промолвил Сима и шагнул с крыльца.

Сейчас он увидел себя глазами этих ребят: пышные льняные волосы колечками, как у девчонки. Белая, будто кофточка, рубашка и сандалии с узором из дырочек…

— Айда с нами, — неожиданно улыбнувшись, сказал плотный паренек, отодвинув плечом долговязого.

Так встретили Симу новые товарищи.

Сима приехал только вчера. Здесь, на маленькой железнодорожной станции, его отец будет работать связистом. Это были родные места его отца, по его словам, самые расчудесные на свете. О здешней речке Черемшане он говорил: «Войдешь в воду по грудь — ногти видать на ногах».

Новые товарищи привели Симу на самый край поселка. Здесь, над обрывистым берегом Черемшана, окруженный фруктовым садом, стоял домик поселкового милиционера Митрича.

В поселке все жители были мичуринцами. А специальностью милиционера в этом деле были ягоды.

Сейчас там, за высокой, плотной, без просветов изгородью, нежилась на грядках знаменитая Митричева виктория — клубника чуть ли не с куриное яйцо.

— Вот сейчас видно будет — Сима ты или Серафим, — тихо сказал длинный. Он вытер рукавом пот со лба, привалился к забору. Черноглазый Венька влез к нему на плечи и заглянул в сад. Там гулко гавкнула собака. Венька шепотом объявил:

— Чанкайши на цепи.

Долговязый — Андрей, — покачав головой, заметил как бы про себя:

— Разорвет! — и взглянул на Симу.

Венька поддакнул:

— Он, знаешь, какой, Чанкайши1 — и ладонью показал высоко от земли. — Запросто цепь обрывает.

— Хватит пугать, а то еще сами сдрейфите, — остановил их коренастый Пашка.

Тут же ребята наметили план «операции». Один из них пойдет к калитке и забарабанит в нее палкой. Чанкайши начнет, конечно, бесноваться и греметь цепью. На его лай выйдет старая полуслепая мать Митрича. И в то время, пока старуха будет унимать собаку, спрашивать через калитку, кто да зачем, ребята перелезут через забор и похватают ягод. А что Митрича дома нет — мальчишки знали.

Но Сима тряхнул головой и заявил:

— Нет, я воровать не буду!

— Что ты сказал?! — Андрей прищурился и сжал костлявый кулак.

— Так мы, по-твоему выходит, воры? — Венька вплотную надвинулся на Симу, жарко дыша.

Андрей толкнул в плечо Симу и зашипел:

— Трус, Симочка несчастная! Катись отсюдова!

Пашца молчал. И было в его молчании такое, от чего Сима покраснел. Казалось, сейчас он от стыда не только в сад, а и на трубу Митричева дома залезет. Но он повернулся и пошел прочь.

Тогда Венька схватил комок сухой глины и запустил ему в спину.

А немного позже, когда Сима одиноко сидел на своем крыльце, он увидел ребят, они возвращались с «операции». Пашка шел впереди и, казалось, не замечал Симу. Венька только зыркнул уголками глаз. Зато бредущий сзади всех Андрей остановился прямо перед ним и выругался.

Сима вскочил и тычком ударил Андрея в подбородок.

Ойкнув, Андрей успел размахнуться, и Сима от оглушительной оплеухи полетел с ног. Едва он поднялся, как снова очутился на земле. Но, вскочив в третий раз, он поднырнул под руку Андрея и снова ударил его в подбородок.

Теперь лежал на земле Андрей. И не злоба, не боль, а недоверчивое удивление проступило на его лице.

Сима попятился от Веньки с Пашкой, но те и не думали нападать. А когда Андрей поднялся и, рассерженный, бочком-бочком пошел на Симу, Пашка встал между ними улыбаясь.

— Не тронь, — сказал он спокойно.

Андрей еще было хотел достать кулаком Симу, но Пашка пригрозил:

— Кому говорят? Моего боксу захотел? — Симу он больно хлопнул по плечу и добродушно сказал: — Правильный мужик;! Я же говорил — не девчонка!

А Венька кружил вокруг Симы, похохатывал, приветливо и лукаво разглядывал его.

В это время из окна позвали:

— Си-мо-чка! Кушать!

Ребята так и прыснули. Венька тоненьким голоском выкрикнул:

— Он уже скушал кой-чего!

В тот же день вечером ребята позвали Симу на рыбалку с ночевой. Вчетвером они отчалили в Панщиной большой трухлявой лодке, без приключений добрались до места, закинули удочки.

— Сейчас начнется, — горячим шепотом пообещал Пашка.

Долго и невесело догорала заря. Пашка, потряхивая удилищем, сматывал леску.

— Спортили реку, — мрачно заявил он. — Мертвая вода. Взрывчаткой глушат, острогами бьют.

— Кто глушит? — спросил Сима.

— Да ваши же, городские. Как понаедут… И наши тоже… — Он безнадежно махнул рукой.

Свернул удочку и Сима.

Развели костер. Андрей кинул в котелок листья черной смородины. Достали хлеб.