Ян Терлау - Зима во время войны

Михиль приблизился к бедолаге. Мысли его были заняты совсем другим, но юноша настолько привык помогать тем, кто брел мимо их дома, что ноги пошли сами.

– Сломалось колесо? – спросил он.

Старик кивнул.

– Попробуем починить?

Собеседник с удивлением поднял на него глаза. Мысль о починке не приходила ему в голову.

– А это возможно? – с надеждой в голосе спросил он.

– Наверное, – отозвался Михиль. – Подождите минутку.

Юноша пошел к сараю и вернулся с инструментами. С помощью гаечного ключа он легко снял с оси сломанное колесо.

– Если вы здесь подождете, я отнесу колесо мастеру. Хорошо?

Старичок снова кивнул. Вид у него был несчастный и глуповатый – такой пороху не изобретет.

Михиль сел на велосипед. Когда он зашел в мастерскую, колесных дел мастер посмотрел на него немного смущенно – как будто у юноши лежит при́ смерти или уже умер кто-то из близких. Отложив всю другую работу, мастер тут же взялся за починку принесенного колеса. От этого Михилю стало не по себе. Мастер трудился так рьяно, что у сына бургомистра сложилось впечатление, будто он спешит исполнить последнее желание приговоренного к смерти человека.

Через полчаса колесо было готово. Михиль отправился на велосипеде обратно в деревню. По дороге он вдруг понял, что проезжает мимо того самого места. Под моросящим дождем неподвижно высились семь могучих каштанов. На таких мощных ветках легко можно повесить десять человек. Но это же совершенно немыслимо! Невозможно, чтобы его отцу, его благородному, мудрому, всеми любимому отцу накинули на шею петлю… Этого никто не допустит. Этого не может случиться. Да нет, очень даже может, Михиль знал, что так бывает. Он слышал, будто где-то во Франции на фонарях повесили вообще всех мужчин деревни. А совсем недавно один из ночевавших у них ходоков рассказал не менее ужасную историю о том, как эсэсовцы ворвались в частный дом где-то в Гауде или Вурдене, где жила семья с шестью детьми. В доме нашли оружие. Всю семью вывели во двор и на глазах у матери и младших детей расстреляли отца и двух старших сыновей.

Такие вещи случались, причем тем чаще, чем очевиднее становилось, что немцы вот-вот проиграют войну. Михиль судорожно сглотнул. Усилием воли оторвав взгляд от вымокших под дождем каштанов, он поехал дальше.

Старик так и сидел на столбике у дороги. Увидев починенное колесо, бедняга обрадовался.

– Как тебе удалось?… – пробормотал он.

– Несколько заклепок и новый железный обод.

– Потрясающе! Сколько это стоило?

– Три гульдена.

– Вот, пожалуйста. И еще пятьдесят центов тебе за труды.

Михиль усмехнулся. Вот ведь, полгульдена заработал. Интересно, смог бы он разбогатеть, если бы спрашивал деньги за то, что помогает людям? Сколько бы он взял с Джека? Отбросив эти глупые мысли, юноша поблагодарил старика и положил деньги в карман.

– Ну вот, теперь вы можете ехать дальше, дедушка.

Старик похлопал Михиля по плечу.

– Я везу картошку своей дочке, у которой двое мальчишек, – объяснил он. – Надеюсь, они еще будут живы, когда я вернусь с едой.

– А где вы живете?

– В Харлеме.

Пешком до Харлема, да еще и с мешком картошки в тележке. Сто тридцать километров!

– Дедушка, а сколько вам лет?

– Семьдесят восемь. Да благословит тебя бог!

Старик взялся за ручку тележки и побрел дальше. Из-под насквозь промокшей шляпы была видна полоска седых волос.

«До чего жестока война», – в который раз пронеслось в голове у Михиля.

О, как тяжело было пережить эти вечер и ночь десятерым заложникам! Но их женам и детям пришлось не легче. В доме ван Бёзекомов на сей раз ночевало всего четверо гостей: две троюродные или четвероюродные сестры лет тридцати, обе незамужние, бургомистр в отставке, бывший соученик ван Бёзекома, и одна настоящая родственница. Гости чувствовали, что хозяевам сейчас не до них, и держались тише воды ниже травы. Михиль заправил карбидную лампу и зажег ее. Принес молока. И тут, к своему ужасу, вспомнил, что совершенно забыл навестить Джека. Да и накануне он у него тоже не был. А теперь уже поздно. Ведь домой надо вернуться до восьми, маме и без того хватает переживаний. Ну надо же, как он мог это упустить… Ощущая потребность поделиться с кем-то своими горестями, Михиль шепнул Эрике:

– Я забыл сходить к Джеку.

– Ничего страшного.

– Как-как?

– Я у него сегодня была. Отнесла ему еды.

Черт побери, ну и девчонка! Что хочет, то и творит.

– Ты рассказала ему об отце?

– Нет. У него своих забот достаточно. Рана опять стала кровоточить. К тому же похолодало, и в землянке жутко сыро. Он скверно выглядит.

Михиль оцепенел от страха: это же так опасно, что Эрика ходит к Джеку в землянку. В деревне наверняка заметят, что девушка столько времени проводит в лесу.

Но что уж тут поделаешь? Он сам виноват, что привлек ее к уходу за летчиком.

Однако долго размышлять о связанных с Джеком проблемах Михиль не мог. Другие мысли мучили его. Юноша посмотрел на часы: без десяти девять. Он заметил, что маме не сидится на месте: она то и дело вскакивала, чтобы что-то сделать – передвинуть вазочку на столе или что-нибудь еще в таком роде. В четверть десятого гости разошлись по спальным местам. Эрика, до сих пор державшаяся молодцом, тихонько заплакала, уткнувшись лбом маме в плечо. Мама погладила дочь по голове, не зная, что сказать. Михиль ломал лучинки-выручалочки – он тоже не знал, что сказать.

– Который час?

– Без четверти десять.

Все трое молчали.

Эрика пошла на кухню, чтобы приготовить для всех суррогатного кофе.

– Как я завидую Йохему, – глухо проговорил Михиль.

Йохем уже давно лежал у себя в кроватке и сладко спал.

– А каково сейчас папе! – прошептала мефрау ван Бёзеком.

– Папе и еще девятерым.

– Как ты думаешь, он молится? – тихонько спросила Эрика.

Мама подумала и кивнула.

– Думаю, в таком положении начнут молиться даже самые заядлые атеисты. По крайней мере, я только и делаю, что молюсь.

– Я тоже, – едва слышно отозвалась Эрика.

Михиль промолчал. Честно говоря, ему даже на ум не пришло молиться. В голове у него проносились мысли о том, что можно… вернее, чего нельзя предпринять, чтобы освободить папу. Он представил себе, как, переодевшись в немецкую форму, проникнет в казарму, ворвется к коменданту и, приложив дуло револьвера к его виску, велит отдать по телефону приказ немедленно отпустить всех заложников. «Да, я хочу, чтобы у меня прямо сейчас, откуда ни возьмись, появились настоящая военная форма и револьвер. Но даже если бы они у меня были… Эх, полная ерунда». Он, Михиль, не может сделать ровным счетом ничего. Вот если бы тут был дядя Бен… Глядишь, он и нашел бы выход. Но где его сейчас разыщешь? Осталась всего одна ночь. А по ночам запрещено ходить по улицам, и телефонная связь уже давно не работает, ею пользуются только фрицы, и к тому же никто никогда не знал, куда исчезает и откуда появляется дядя Бен. Так что нет, не получится.