Анна Никольская - Детская библиотека. Том 94

И вот он — результат. В конце третьего урока, прямо перед обедом, я сдался.

Я всё ему рассказал. И про то, как из дома ушёл, и про папатеку, и про саркофаги в форме ульев с вертолётами. Даже про Будь-Благодарен-Бенджамина всё ему выложил, хотя про него рассказывать было неприятней всего. Я когда про него рассказывал, во рту ощущал какой-то железный вкус. Вот когда зимой приклеишься к качелям губой — точно такой же. К тому же я жутко проголодался, и мы пошли в столовую. Румяная мама Перекусихина положила нам котлет с макаронами (мне одну, ему — четыре), и мы уселись за дальний столик.

— Значит, говоришь, Будь-Благороден-Бенджамин сам тебе это предложил?

— Будь-Благодарен, — поправил Перекусихина я. — Да, сам.

— Хм… Интересно, почему? Ну почему он тебе это предложил, а?

— Откуда мне знать? — Я пожал плечами. Про ссору с папой и про то, что я ему сгоряча наговорил, я решил Перекусихину не рассказывать.

— Чего-то ты недоговариваешь… — Он задумчиво жевал котлету. — Такого не бывает, чтобы раз — и нового папаню тебе дарят. За просто так.

— И вовсе не за просто так! — возмутился я. — Если хочешь знать, я своего собственного папу в папатеку сдал, чтобы этого Павлинова заполучить. За просто так, как же.

— Оу! — сказал Перекусихин. — Что, прямо взял и сдал?

— Поругались мы с ним крепко, вот я сгоряча и…

— Да? А из-за чего поругались? — Перекусихин потянулся к своему рюкзаку. Кажется, за блокнотом с карандашом. Или за диктофоном.

Тут я понял, что он меня раскусил. Как спелый орех! Перехитрил меня хитрый Перекусихин! Вот я растяпа.

— Всё, Бредик. — Я встал из-за столика, не доев от расстройства котлету (Бредиком Перекусихина назвала мама — в честь Бреда Питта). — Концерт окончен. Я надеюсь, что ты, как истинный джентльмен, в стенгазете про меня не напишешь. Ты же понимаешь, что эта информация сугубо конфиденциальная.

— Какая?

— Ну, всё должно остаться между нами. Понимаешь, Бредик, господин Бенджамин — человек непредсказуемый. Другими словами, он лютый зверь. Если узнает, что ты в курсе, месть его будет страшна. Я же договор о неразглашении тайны подписывал, так что… Ты меня понял, дорогой? — по-отечески спросил я.

— Понял, — быстро кивнул Перекусихин и громко сглотнул слюну. — Я, Половина, могила.

— Вот и отлично. — Я слегка потрепал его за плечо и пошёл на выход.

До урока оставалось шесть минут, а мне ещё надо было придумать, как избавиться от Павлинова.

Но от него не так просто было избавиться. Когда я вышел из школы (кое-как отвязавшись от Перекусихина), Павлинов уже поджидал меня у ворот.

— Сюрприиииз! — пропел он, наскоро целуя воздух вокруг моих щёк. — Ну, как прошёл день? — И, не дав мне ответить, затараторил: — А у меня восхитительно! С утра были съёмки — у самого Гадюкина, представляешь? Он гений, натуральный бог во плоти!

Я не представлял.

— Потом бассейн, тренажёрный зал — поработал над мышцами пресса, затем лёгкий ланч в любимом заведении, ха-ха-ха, встретились с Кошкиной, представь себе на минутку, у неё новый нос!

— Как это?

— И губы! Это же просто смешно! В её-то годы! Кошкиной давно на пенсию пора! Затем снова съёмки, съёмки, съёмки. Да, я востребован, как никто, к чему скрывать? Но некоторым, заметь, это не по нраву! Угрюмые, мрачные личности! — Он яростно пригрозил кому-то кулачком.

— Кто? Гадюкин или Кошкина?

— Запомни, Витя, своих близких друзей я ни с кем не обсуждаю. Даже с тобой! — поджал губы мой новый папа. — Да будет тебе известно, сын, скоро я буду на обложке «Фог»! И заметь, не в мае, не в июле и не после дождичка в четверг, а в декабре! Я буду первой мужской моделью, которая удостоилась подобной чести! Ну и вот, о чём это я. Да, ты поел? Ах, неважно, неважно! Сегодня мы будем ужинать у французов! Но никаких лягушачьих лап! Да что же ты, пошевеливайся — не то мы смертельно опоздаем!

— А куда мы идём? — Мы свернули в какой-то переулок, совсем не туда, где стоял наш дом.

— Это сюрприиииз! — опять протянул Павлинов. — Ой, ладно, сейчас всё расскажу, а то меня просто распирает! Мы идём в салон!

— Куда? — Я сначала не понял.

— Господи, ну в сало-о-он! Будем тебя стричь и вообще облагораживать. А то ты как будто не мой сын, Витя! — Он укоризненно покачал головой.

Я не знал, как можно меня постричь после вчерашнего. После того, что сделал со мной мой родной папа. Но я не возражал. Меня начал забавлять этот Павлинов. По крайней мере, он не злой и весёлый. А в салоне красоты я ещё ни разу не был.

Там его знали все. Нас встретили, словно дорогих сердцу гостей. Нас целовали и обнимали, нам говорили комплименты и не больно щипали меня за щёки. Потом Павлинов ушёл на какие-то «обертывания», а меня усадили в кресло и стали пристально разглядывать в зеркало. Их было человек пять — тех, кто меня разглядывал, и все они чем-то неуловимо походили на Льва Клементьевича.

— Лысина ему не к ушам! Категорически!

— Он похож на черепаху! Взгляните на этот узкий затылочек!

— О каком затылочке идёт речь? Его же здесь в принципе нет!

Тут я испугался и потрогал себя за затылок. Он был там, где ему и положено. Я облегчённо вздохнул.

— Наращивание. Определённо наращивание!

— Не выдумывай глупостей! Ему подойдёт парик!

— А что, если выкрасить его в номер двести девяносто восемь?

— Это будет чудовищно!

В общем, эти пятеро ещё долго рядились, что делать с моей вопиющей стрижкой. Папа там, наверное, в гробу сто раз за это время перевернулся. Вернее, в саркофаге. В конце концов меня решили просто причесать и причёсывали добрых сорок минут. Я смотрел, как парикмахер, которого звали Рома, задумчиво водит расчёской по моей голове и хмурится, хмурится, хмурится. Чтобы как-то отвлечься, я стал читать журнал, но там тоже всё было про причёски. Скоро Рома возликовал:

— Взгляните на это, а?! — Он развернул меня в кресле и продемонстрировал окружающим.

— Чудесно! Вот что значит профессионал! — затараторили наперебой остальные. — Ты преобразил его до неузнаваемости. Ну, как тебе? — спросили у меня с придыханием.

Я ещё раз посмотрел на себя в зеркало. С тех пор как я уткнулся в журнал, там ничего не изменилось. Я продолжал оставаться наголо бритым мальчиком десяти лет с оттопыренными ушами.

— Красиво, — сказал я, чтобы никого не расстраивать. Они же тут из кожи вон лезут, чтобы угодить моему новому папе.

Рома захлопал в ладоши и чуть не расплакался от благодарности за мой сухой комплимент.