Павел Старжинский - Такое взрослое детство

Не всем верилось, что в домах электрический свет будет: районное начальство при керосиновых лампах сидит, а в каком-то куреневском кулацком колхозе электричество в каждом доме. Нет, такого быть не может, не допустят.

Председатель колхоза Наюмов, заручившись бумагами районной власти, сам выехал куда-то на Украину, на завод хлопотать о локомобиле. Больше трех недель от него никаких вестей не было. Потом пришла телеграмма: локомобиль отгрузил до Туринска.

Такими новостями поделился с нами отец в тот вечер. Уже и двадцать лошадей гоняли в Туринск, чтобы локомобиль привезти, но ничего не вышло, мученье одно получилось. А везти надо было километров восемьдесят. Наюмов сообщил телеграммой, что лошадей домой вернул, выпросил у какой-то организации гусеничный трактор, что делают ему еще одни сани под удобрение. Просил расширить трактору конную дорогу от Туринского тракта в Куренево и проморозить Емельяшевку на переезде поглубже. То-то мы удивились, когда с Кривого озера домой на каникулы шли: река возле конной дорожки вся изрублена, от снега очищена, в лед поперек дороги бревна вморожены. А это для трактора переезд приготовили, чтобы лед крепче стал, чтобы не провалился. По конной дороге в узких местах и на поворотах все деревья низко спилены и бревна в сторону оттащены.

В клубе шли танцы — молодежь на новогодний вечер валом привалила, мы все таборинские — тоже. Только хоть и новогодний вечер, а без елки. Елок вокруг в лесу полно росло, а в клуб и в дом не принесешь — нельзя было, запрещались в ту пору новогодние елки, прихотью зажиточного класса считались, предрассудком религиозным. В самый разгар танцев прошел шепоток, что Наюмов уже добрался с трактором и локомобилем до Кривого озера, там ночует, а утром прибудет в Куренево. От такого известия даже танцы оборвались. Ведь из куреневцев еще никто не видел гусеничного трактора. И что за силища у него такая, чтобы по непромятому, глубиною в пояс, снегу, через взлобки и лога самому двигаться и еще тащить за собой двое саней с локомобилем, с пилорамой, с удобрением и цементом? Двадцать лошадей с одними санями справиться не могли, а он один двое тянет. Что за чудо такое, посмотреть бы на него!

Еще только светать начало, еще петухи не кончили горло драть, а куреневцы уже прислушивались: не шумит ли трактор в лесу за озером. Утро стояло тихое, морозное, на небе, кроме звезд, ни пятнышка. В такую погоду даже скрип полоза за озером на дороге не минует уха. Это в падеру или просто в морочный день в лесу глухо, никакой слышимости. Как раз воскресенье было, весь народ дома. Постоят на морозе куреневцы, послушают да снова в избы греться. А морозы в ту пору там известные, не больно постоишь — зябко.

Трактор за озером не постепенно, а враз почему-то затарахтел, будто только что завелся. Все, кто ждал, гурьбой покатились к озеру, а мы, детвора, опрометью помчались дорогой навстречу ему. Встретили сразу за озером на краю раскорчеванного поля. Черный трактор с чумазым трактористом на открытом сиденье мощно трясся и хлопотливо тянул двое огромных саней, лязгая металлом и закатываясь на всю тайгу трескучим сердитым рокотом. За санями бойкая лошадка, постригивая мохнатыми ушами, везла в розвальнях одетого в глубокий тулуп председателя колхоза Наюмова. Мы, уступая трактору конную дорогу, кинулись с нее врассыпную по сторонам и запурхались в снегу.

Но в том месте длинный сугроб тянулся, там зимой с поля к лесу столько надувало снега, что казалось, никогда ему и не растаять. Трактор буксанул в сугробе и стал. Тракторист поднялся на ноги, осмотрелся кругом, выбирая, куда ему дальше податься, и сел. В эту паузу мы саранчой кинулись к саням и облепили груз. Я стоял на конце широкого полоза передних саней — у самого трактора — и держался за спицу колеса локомобиля. Трактор напрягся, взревел и рванулся вперед, а я закричал не своим голосом. Ступня моей правой ноги оказалась между полозом и толстым тяговым тросом. Тракторист моего голоса не услышал. Трактор сам не потянул — забуксовал, ослабил трос. Я выхватил ногу, спрыгнул с полоза и уставился на нее: цела ли, не перерезал ли ее трос. Но она хоть и болела, а крови не было видно, уцелела. Снова взобрался на сани, но уже сзади, подальше от троса.

А трактор еще раз рванул и, выкарабкавшись из сугроба, как пошел, как понесся, ровно вожжа ему под хвост попала. И уже не конной дорогой, а напрямки, густым сосняком в ногу толщиной, ломая и подминая под себя хрупкие от мороза деревца. Вынырнув из леса в поселок, он грозно пошел напрямик к озеру, к месту стоянки локомобиля, кроша огородные прясла. Сбежавшиеся куреневцы огромной, колышущейся толпой стояли в сторонке и зачарованно глядели на машину. Кто вслух дивился неукротимой силе трактора, кто метался и мельтешил впереди него, а кто откровенно крестился. Кое-кому трактор сатаной казался, сотворенной нечистой силой. Все внимание только трактору, а про Наюмова и забыли.

Когда сани отцепили, трактор бойко прибежал под окно квартиры председателя колхоза, стал и затих, а чумазый тракторист в черном промасленном полушубке спустил из него воду и пошел за Наюмовым в дом, чтобы поесть и отдохнуть. Ему предстояло спешить обратно. Утром еще затемно трактор затарахтит, только его и видели. Поэтому надо всем насмотреться на него, пока стоит. Любопытных столько собралось, что к трактору не протиснуться. Как было не любопытствовать, если в исконно гужевой угол первая машина заглянула? Да какая! Двадцать лучших колхозных лошадей за пояс заткнула. Многим тогда хотелось на тракторе прокатиться, а он равнодушно стоял в людском окружении не шелохнувшись — и ноль внимания на всех. Только где-то что-то в нем, остывая, прошипит и смолкнет. Ровно это стоял, почмыхивал и бровью не шевелил огромный черный бык с буквами ЧТЗ на ягодице — в себя приходил после тяжелой драки с соперником.

Никому тогда не было дела до того, как удалось Наюмову достать новенький локомобиль на заводе, нанять гусеничный трактор, раздобыть в Туринске удобрение, пилораму, цемент. Только много спустя узнали колхозники, каких хлопот стоил ему локомобиль. Выручала бумага района. В ней говорилось, что колхоз «Свой труд» переселенческий, осваивает новые, целинные земли и без локомобиля ему полный зарез. Только письмо и помогло. Собралось заводское начальство, долго судили-рядили и решили: отгрузить локомобиль, нельзя не войти в положение переселенческого колхоза. А за этот локомобиль придется один сверх плана собрать.

Только не знали заводские, что тот переселенческий колхоз вовсе не такой был, про какой они думали, а из бывших кулацких семей сосланных. Скрыл это Наюмов — боялся, что не отгрузят, если узнают, с кем дело имеют. Ведь не обязаны были — без наряда. Обо всем этом Наюмов рассказал на сходе. На этом же сходе колхозники согласились с предложением своего правления: «За оказанную колхозу помощь в обзаведении локомобилем отгрузить пятьдесят мешков пшеничной муки рабочим завода по твердой государственной цене».