Сергей Баруздин - Путь отважных

Киря выстрелил по офицеру, но пули прошли мимо. И всё-таки выстрелы заставили офицера вернуться на прежнее место.

Наступило затишье. Белогвардейцы о чём-то спорили. Прошло полчаса, может больше, и Киря увидел, как от них отделились несколько человек и перебежками двинулись к пашне. «Решили с другой стороны обойти, — подумал паренёк, — да всё равно не дамся».

Гнетуще тянется время. Прилетела ворона, уселась на стропилину и закаркала. Кире стало как-то не по себе. «Эх, если бы узнали партизаны, что беда со мной! — вздохнул он. — Крикнул бы товарищ Громов: «Скорее по коням! Выручим нашего связного!» И вот вскакивают на коней и несутся сюда, к полевой стоянке. Беляки — бежать, а партизаны их саблями… Разве от партизан убежишь?..»

Как-то по-особенному тревожно, словно предупреждая об опасности, закаркала ворона, сорвалась и захлопала крыльями. Через несколько минут кто-то осторожно прошёлся по крыше. Посыпалась внутрь избушки земля, пыль неприятно защекотала в носу. Вскоре в потолке образовалась дыра, и в ней показались длинные крючковатые руки, а затем и рябоватое, в морщинках, лицо карателя. Киря вскинул наган и выстрелил. Каратель дёрнулся, и голова его застряла в узкой щели. Если бы глаза безжизненно не остекленели, можно было бы подумать, что он хочет подсмотреть, что делает Киря. Кто-то оттянул мертвеца от дыры, и в ней теперь показалось молодое безусое лицо. Грохнул Кирин выстрел, белогвардеец страшно вскрикнул и исчез.

Стало слышно, как с крыши спрыгнули на землю двое или трое и побежали, громко топая сапогами. «Не взяли, не взяли!» — торжествовал Киря. Дальше он увидел, как трое солдат присоединились к остальным, притащив с собой раненого. Они что-то доложили офицеру, тот махнул в сторону избушки рукой, и захохотали винтовочные выстрелы. Киря прижался к полу.

Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка… Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.

Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое…

Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.

«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»

— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.

Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.

Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:

— Чего надоть?

Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:

— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается…

Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:

— Свят, свят, свят… Это как же можно? Человека живьём сжечь… За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.

— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя огню предам. Попадёшь ли на том свете в ад, неизвестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!..

Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.

— Эх, жизня! — выдохнул он, вскочил на телегу и ударил по лошади.

Подпрыгивая на выбоинах, подвода пронеслась мимо белогвардейцев и скрылась в низинке. Оставив там лошадь, крестьянин выполз на бугор и стал наблюдать, что будет дальше.

Киря мог бы застрелить мужика, когда он подвозил солому, и вскинул было уже наган на подоконник, но раздумал: «А он тут при чём? Его заставили. Убью — беляки сами тогда подожгут, раз решили…» Паренёк содрогнулся, прижался к стене и зажмурился. Дым ел глаза, выжимая слёзы, лез в нос и в рот, стало тяжело дышать. Жарко, ах как жарко! Пот грязными ручейками заструился по лицу. Одежда тлеет и, наверное, скоро вспыхнет пламенем, и тогда… Нет, нет, не надо об этом думать, лучше уж сразу, без мыслей, без ожидания…

Упала горящая жердь, обдав Кирю искрами. Паренёк сжался в комочек и прильнул к земляному полу: так легче дышать.

Сколько прошло времени, он не мог сказать, но ему показалось — очень много. Почему так долго тянется это страшное ожидание неизбежной смерти?.. Уж скорее бы… Но что это? Вроде бы стало легче дышать и горького привкуса дыма не чувствуется. Киря открыл глаза. В избушке светло, ветер через разрушенную крышу, словно через вентиляционную трубу, вытягивает остатки дыма.

Киря выглянул в окошко, и, кажется, вовремя. Белогвардейцы, думая, видно, что паренёк погиб, подходили к избушке. Шли открыто, в рост. Киря выстрелил. Ближний солдат покачнулся и упал, судорожно загребая землю руками, словно собираясь захватить её с собой. Остальные разбежались. Киря с ожесточением стрелял им вслед. И вдруг..! Он обшарил карманы и нашёл всего один патрон — маленький, блестящий, который почему-то стал тяжёлым. Последний патрон! И граната… Больше нечем будет отбиваться от врагов, а до ночи ещё далеко…

Что же теперь делать? Сдаться?.. Но Кире вспомнился отец. Он был недавно схвачен карателями, его долго пытали, добиваясь, чтобы сказал, где скрываются партизаны, а затем застрелили. Вспомнился и дядя Степан, которого он помогал выкрасть из Каменской больницы. Так же, как отца и дядю Степана, беляки будут мучить, пытать и его. Нет, это страшно, страшнее, чем умереть. Да и как можно сдаться в плен? Эта мысль ему показалась нелепой. Ведь партизаны в плен не сдаются!

Белогвардейцы снова пошли на приступ, видно решив во что бы то ни стало взять партизана живым. Киря выбрал удобный момент и метнул гранату. Беляки попадали на землю, но граната не разорвалась.

От обиды на глазах Кири навернулись слёзы. Затем резким рывком отхватил от рубахи лоскут и вывел на нём, обмакнув палец в кровь, сочившуюся из раны: «Умираю, но гадам не сдаюсь!» Пристроил лоскут к стене и вышел из избушки.

Белогвардейцы лежали в тридцати-сорока метрах и не стреляли.

Киря набрал воздуха в лёгкие, и голос его по-мальчишески громко прозвенел:

— Все вы негодяи, раз идёте против трудящихся! А партизан вам не победить…

— Хватит ораторствовать! Сдавайся! — прокричали белогвардейцы.