Мария Мартиросова - Красные, желтые, синие (сборник)

– Да-а-а, под контролем!

Но мы не пропускали ни одного выпуска новостей, ни одной короткого репортажа из «Правды», затерявшегося где-то в середине газеты. Иначе пришлось бы поверить в те невольно услышанные у Армгипрозёма обрывки историй бакинских беженцев – о погромах, грабежах, убийствах, о дотошных членах националистической «Народной армии», легко «раскапывающих» происхождение любого азербайджанца.

Школа Ерванда находилась в нескольких автобусных остановках от моей, но иногда он специально делал крюк, чтобы передать привет от болеющего Димы Туманяна или всучить привезённую ещё из Баку пачку азербайджанского чая.

– Бери давай, – приказывал он. – Здесь ни в одном доме чашки человеческого чая не дождёшься. А лично я их кофе пить не могу, горькая бурда.

Мы проходили мимо Театральной площади под усиленные микрофонами крики митингующих: «Мы требуем уважать конституционное право армян Карабаха на самоопределение!», «Беспощадную кару и смертную казнь извергам Сумгаита!», «Волю армян Нагорного Карабаха сломить невозможно, их можно только уничтожить!», «Карабах – маяк для всего армянского народа!»

– Слушай, Ерванд, – однажды спросила я, – а ты когда-нибудь в Карабахе бывал?

Ерванд отрицательно покачал головой:

– Не, мы из Баку только один раз, в позапрошлом году, в Кисловодск ездили.

– А я думала, ты каждое лето в Армении бываешь, – удивилась я, – по-армянски говорил, и вообще.

Ерванд усмехнулся:

– Э-э-э! В Арменикенде [34]кто армянский мат не знал? Даже маленькие дети знали!

– И я не была в Карабахе. И моя мама не была, и папа, и Алида. И бабушка с дедушкой. А они говорят: «Маяк всего народа…»

– Говорят, да! – махнул рукой Ерванд. – Там говорили, здесь говорят… Мы тоже с пацанами, когда на переменах дымили, говорили. И тёте Тамаре за Димку ещё в Баку обещали азеров порезать…

– Ты их тут видел? – перебила я Ерванда. – Я про них спрашиваю, а мне все доказывают, что азербайджанцев тут никто и пальцем не трогал. Говорят, они сами собрались и уехали, добровольно.

– Ага, – «согласился» Ерванд, – «пальцем не трогали», «сами уехали»! Ещё скажи, с оркестром и цветами на вокзале проводили!.. Я тут их ещё застал. На окраине один азербайджанский дом оставался, с побитыми стеклами, исписанными стенами. Папа, мама, пять дочек и пацан, мой ровесник. Я специально один пришёл. Как только его ни задирал, и по папе, и по маме «трогал»! Ещё и не ударил, а он уже руками закрывается.

На повороте к улице Налбандяна Ерванд бросал своё дежурное: «Ладно, давай, не пропадай» – и бежал к остановке или в аптеку, за каким-то новым лекарством для Димы Туманяна.

Хорошенько разглядеть комнату Артура мне удалось, только когда он слёг с воспалением лёгких, а у тёти Норы не получилось поменяться на работе сменами.

Мама, которую дядя Сурик отпросил с работы из своего управления, хлопотала на кухне, снимая пену с бульона, подогревая молоко. А я на полированном столике отвозила Артуру горячий чай с дошабом [35], лекарство, варёную курицу, завёрнутую в свежий рыночный лаваш. И, следуя бесконечным телефонным инструкциям тёти Норы, назойливо упрашивала «съесть хоть кусочек ради мамы», чуть не ежеминутно мерила температуру.

Я присаживалась в низкое кресло справа от тахты и терпеливо ждала градусник, незаметно разглядывая огромный серебристый магнитофон, фирменные наручные часы, мерцающие на журнальном столике, пёстрые плакаты, тесные ряды новых и старых книг на армянском, русском языках, длинную блестящую шпагу, прикреплённую к висящему на стене ковру.

Артур время от времени спрашивал меня, кто звонил и что говорили, предлагал подсыхающий лаваш с курицей, отсылал смотреть телевизор. Я упрямо отказывалась от курицы, односложно отвечала на все вопросы и снова молча замирала в кресле.

Вдруг, когда я начала яростно встряхивать градусник, Артур расхохотался.

– Помнишь свою «шпагу»? – давясь от смеха, вспомнил он. – Ну, ту, деревянную, бакинскую?

От неожиданности я даже не успела притвориться, что давным-давно забыла и приезд в Баку Артура, и дурацкую «шпагу»-скалку, и свою щенячью назойливость. Ведь это было целых три года назад!

В детстве я была уверена, что во всех фильмах про дуэли и про героев со шпагой снимался Артур. Высокий, тонкий, смелый фехтовальщик. Ни капли не похожий на приземистого, с круглым, нависающим над брючным ремнём животом дядю Сурика. Я часами тайно любовалась присланной тётей Норой фотографией Артура в белой обтягивающей водолазке, с густыми немного растрёпанными волосами и блестящей точкой клинка, направленного прямо в объектив.

– Ар-тур, – почти неслышно произносила я, – Ар-амис, ДʼАр-таньян.

Я часами повторяла маминой скалкой приёмы, удары, взмахи, увиденные в «Чёрном тюльпане» или в «Трёх мушкетерах». Клянчила у папы настоящую шпагу, ужасно обижалась на маму, не вовремя напоминавшую папе о начатой и заброшенной мною музыкальной школе.

Только приехавший в гости Артур не стал вышучивать моё увлечение. С уважением взвесил в руках короткую, покрытую глубокими рубцами скалку и вполне серьёзно начал рассказывать о настоящей рапире. Об эфесе, гарде, турнирах, о лучшей в мире музыке – звоне шпаг во время поединков. Об особой жидкости, с помощью которой ухаживают за клинком, полируя, не давая ему заржаветь, потускнеть.

– Последнее дело, если клинок заржавел, – объяснял мне Артур, – или даже запылился. Это значит, что его хозяин либо трус, либо бесславный мертвец.

Я разыскала припрятанную мамой в глубине буфета вторую, почти никогда не используемую скалку – тонкий длинный охлав. Постучала ею о мою «шпагу» и поморщилась от отвратительного глухого звука.

– Ты зачем бабушкин охлав взяла? Сейчас же положи на место, – всполошилась вошедшая в комнату мама. – Не даёт, чтобы хоть одна нормальная вещь в доме осталась! Что за девочка!

Артур с тётей Норой и дядей Суриком побыли в Баку совсем недолго, всего полтора дня. Пока доставали билеты в Москву, покупали с рук чёрную икру, ели папин севрюжий шашлык, ездили на Шиховский пляж. Я всё время крутилась рядом с ними. Караулила во дворе Бойюк-баджи, как всегда, заломившую бешеную цену за браконьерскую икру. Подкладывала в мангал куски распиленной скалки-«шпаги». Сторожила на берегу вещи, занимала для тёти Норы место в переполненном загородном автобусе. Отворачивалась, делала вид, что не замечаю отчаянно машущего с противоположного конца автобуса Ерванда. Так и ехала всю дорогу в жутко трясущемся хвосте «икаруса», вцепившись вместе с Артуром в чёрный горячий поручень.

И вот выяснилось, что Артур не забыл о Баку. Даже после чехословацких, польских, венгерских, гэдээровских поездок на соревнования. А всего-то было полтора дня, из которых полдня пришлось отмываться от липких мазутных пятен грязного шиховского моря!