Наталья Крудова - Из какого копытца напиться

— Не взрослая! Спросить, где вокзал, не смогла бы? До Красной площади тоже язык не довел бы? Ох ты!..

Дядя Женя, не попрощавшись, вышел, я бросилась за ним:

— Я уйду с тобой! Я не поеду…

Дядя Женя немножко постоял, прижавшись к окну лбом. Не глядя, притянул к себе рукой меня за плечи.

— Мама у тебя тоже не самостоятельная, вы бы как-нибудь вместе. А? Впрочем, ты еще действительно не взрослая. Обидно мне: впервые в Москве и так у тебя вышло… В декабре в отпуск к вам приеду. Поохочусь. Вот мама идет.

— А чего ты в Москве делаешь? — спохватилась вдруг мама.

— На самолете прилетел на два дня. Потом опять в Среднюю Азию. Не обижайтесь, не выношу, когда поезд на моих глазах близких увозит.

И дядя Женя, постояв немного у двери, ушел.

Кто-то схватил меня за ногу повыше ступни, больно сжал костлявыми пальцами. Второй рукой шершаво провел по ноге и стал отпихивать, толкая в бок. Тусклый свет и частые короткие блики от фонарей. Постукивание колес казалось страшным. Меня стали заворачивать в матрац, придавливая и отпихивая и все больнее сжимая ногу. Как же мама и тетя Зита позволяют? А может, их уже… И теперь очередь за мной? Кричать было нельзя, лучше притвориться спящей.

— Ишь откормили, не сладить! — раздался старческий голос.

Я извернулась, сползая ногами в пустоту, и увидела в полумраке возле себя лицо старухи. «Уговаривала меня на верхней полке спать», — вспомнила я.

— Вы чего? Что вам нужно? — спросила я, почти падая с полки.

— Да тихо ты! Слезай.

И старуха опять больно схватила меня теперь за руку.

Я стояла перед ней босиком на мягком коврике, в ужасе косилась на закрытую чем-то темным голову тети Зиты.

— Хи-хи, — тихонько хихикнула старуха, поправляя мой свисающий с полки матрац. — Я тоже сперва напугалась. Это она от света шапку на лицо натянула. И как только дышится ей? Тут и без покрышки душно.

— Вы чего, бабушка, не спите?

— А выспалась, все думаю, думаю. Поезд идет, а я думаю. Хотела у вашей лицо открыть: задохнется человек во сне. Э, нет, думаю! Другой так обругает, что на день руки опустятся. Смотрю, у тебя постелька сползает, сползает. Тут уж, думаю, будить надо, расшибется девка во сне.

— Здесь вода где находится?

— Куда ты пойдешь? Черешенки поешь, освежишься.

Мне очень захотелось черешни, и я не стала отказываться. Бабка достала из сумки полиэтиленовый пакет с ягодами. Поднесла его к лицу.

— Ничего не вижу. Два сорта везу. Один сорт — красная, красивая ягода, а вкуса нет. Другая просто желтенькая, мелкая, а сладкая. Косточку обгрызать не надо, сама отстает.

Не знаю, какой сорт достался мне, но было вкусно.

— Парнишка помогал нести, так все об стенки колотил сумкой. Думала, одни косточки целые привезу.

Поезд остановился. Тетя Зита повернулась к нам лицом, стянула берет и облегченно глубоко вздохнула. За окном прошли с фонарем. О чем-то спорили два мужских голоса. Один кричал, другой отвечал потише. Поезд тихонько, незаметно тронулся. Бабка зевнула, и я, сказав «спасибо», встала, собираясь залезть на свое место.

— Ты погоди, выспишься, в пути только и дел — спи да спи. Один бок отлежишь — второй уже отошел.

Бабка громко шептала, но мама и тетя Зита не просыпались.

— В отпуск едете? — спросила бабка. — На каникулы, отдыхать?

— Да, вроде.

Бабка давно не казалась мне страшной.

Волосы она забрала с лица. Глазки у нее были маленькие из-за широких скул. Руки костлявые, а кончики пальцев широкие с будто приделанными к ним с чужой огромной руки ногтями.

— На мои руки смотришь? Они с детства у меня граблями стали от огородной работы. У твоей бабушки, наверное, не лучше? К ней едете?

Я скучала по бабушке и почему-то соврала, что к ней.

— А дед жив? Ты ночью в окно не гляди: ничего не видать, а не заметишь, как грусть окутает.

— Дедушка давно умер. Папа еще маленьким был.

— А я к сыну в Запорожье ездила. Второй раз женат. Первая у него погибла, вот уже седьмой год пошел. Людей спасала, а сама не уцелела. Он только в позапрошлый год женился.

Бабка помолчала, глядя в окно.

— Люди автобуса ждали, и наша Наденька с ними. Дорога широкая там меж скал проложена, а повыше площадка, если какой машине развернуться понадобится. Водитель из автобуса вышел, а тормоза не закрепил, и он пополз, автобус, к народу медленно — люди рассказывали потом, — а потом быстрее, но не очень быстро. И нет чтоб ему, проклятому, ровно ехать, так он еще вилять стал. Вот словно дьявол или фашист за руль сел и высматривает, где люди стоят. К одной скале прижмутся — он к ним заворачивает, перебегут к другой — он опять за ними. А Наденька стала камни под колеса подкладывать. Чуть остановится — опять перевалит через камень и вихляет. Только на Наденьке остановился. Видно, человечьей жертвы хотел.

— Бросилась? Специально чтоб остановить?

— Кто знает, доченька: телом решилась остановить или увернуться не успела. Остановила.

Бабка съела ягоду и долго смотрела на не отставшую от черенка косточку. Я хотела спросить: как же ее сын мог жениться? Это после такой-то жены! И не знала, можно ли об этом спрашивать.

— Сынок, Мишенька мой, долго один был. А в позапрошлом году с командировочной сошелся. В Запорожье теперь живут. Родители у нее старые. Отец хворает. Наденькина фотография у них на стене висит. Большая, в рамке. Видимо, неплохая женщина его жена теперешняя. Другие, знаешь?.. Разрешили бы фотографию вешать, жди…

— Зачем же он женился? Не может быть верным?

— Он Наденьку не забывает. Фотография висит. Не встретил бы хорошего человека — не женился бы.

Бабка встала, перевернула свою подушку. Я поняла, что она обиделась. Трудно со взрослыми разговаривать. Не скажешь ведь: «Если бы Наденька была вашей дочкой, не то бы говорили и со мной согласились бы».

Сразу мне залезать на свое место было неловко. И бабка мне уже нравилась. Далеко, параллельно поезду, шла машина, освещая фарами дорогу. Бабка дернула меня за руку. От улыбки краешки глаз закрылись.

— Тебя как звать?

— Кира.

— А меня — баба Аня. Анна Даниловна. Дома все баба Аня да баба Аня зовут.

Поняла бабка, молодец, что бабой Аней мне называть ее неудобно.

— Спать хочешь? — спросила она. — А то я все болтаю.

— Нет.