Владислава Николаева - Второй

Приятно было ради разнообразия отведать что-нибудь кроме супа, который мы ели в мажьей квартире круглыми сутками. Суп, к сожалению, не та жидкость, что со временем становится ценнее.

Позавтракав, я поднялась с трона. Стахий спешно подал пример, поднимаясь вслед за мной на ноги. Старцы, молодые люди и девушки почтительно встали со своих мест.

Приятно.

– Пойду, приберусь, – объявила я.

Вопросы и возражения не прозвучали. Прохор молча пошёл за мной.

В прежнее моё полусанаторное-полушпионское пребывание в Храме я нередко задавалась вопросом, отчего помещения внутри внешне продуманного и имеющего симметричный контур Храма так хаотичны и неудобны для жизни. Оглядываясь назад, не знаю, что приводило меня в замешательство. По-моему, всё очевидно. Требовалось просто прибраться, чего до сего момента отчего-то не догадались сделать.

Храм тем временем разминался и приходил в себя, ступени пружинили под ногами. Я взялась за второй этаж, где располагались комнаты старцев и служительниц. По-моему, комнаты должны образовывать не нелепый квадрат внутри внешних стен Храма, это просто неудобно, а по крайней мере идти по периметру, чтобы внутрь проникал солнечный свет из окон. Так-с, сделаем комнаты приятной площади, скажем, по двадцать четыре квадратных метра. Не хотелось бы лишать света комнаты, расположенные не по периметру. Можно собрать в центре различные подсобные помещения или что-нибудь развлекательное, вроде театра или бассейна. Люди не проводят там много времени, естественный свет в принципе там не нужен. Вот ещё что – неплохо бы увеличить медотсек. В конце концов, Захар больше всех участвовал в моём обучении и может получить небольшую, то есть, как раз-таки большую премию в виде расширенного медотсека.

Полуприкрываю глаза, мысленно интересуясь у Храма о наличествующей мебели. Мебели у Храма навалом. Сразу дооборудываю осмотровую дополнительными шкафами.

Стены перестраиваются, мебель переносится по воздуху, вещи владельцев перекочёвывают на указанное место. И всё сразу. Всё равно что оказаться в центре торнадо, заглянувшего на распродажу мебели. Ну или как в Мойдодыре. Или в Федорином горе.

Замечаю, что Прохор жмётся ко мне. Какая я нечуткая и невнимательная. Люди ведь не любят торнадо.

– Всё в порядке, – похлопываю его по открытой до локтя руке, не придумав ничего более утешительного. – Это приёмы Воздуха и Земли. Ни с кем ничего не случится – это быстро.

Действительно, перестановка и перестройка заканчиваются прежде чем я произношу «ничего».

Прохор несвойственно бледен, но держится.

С третьим этажом проще. Он исключительно для меня и моих названных родственничков. Стоит переступить порог залы, в камине вспыхивает огонь. Тут всё так же пусто, как и в те времена, что я заглядывала сюда гостьей. Не планирую ничего менять. Только хочу занавеси на окна. Вероятно, не помешает поставить кровать, хотя в моём случае отсутствие кровати не означает наличие проблемы. Для меня земля перина, вода покрывало, воздух колыбельная, а огонь очаг. У меня всегда всё есть.

– Ты будешь жить здесь? – с надеждой спросил Прохор, отвлекая меня от размышлений.

Интонация льстит. Искренность подкупает.

– Я бы хотела, – признаюсь со вздохом. – Не думаю, что получится.

Прохору известны мои обстоятельства.

Переделываю комнаты для Тимура и Вениамина. Переношу их в одну сторону. Разделяю спальни, кабинет и гостиную перегородками. Заполняю мебелью. В гостиной размещаю изобилие диванов, отчасти затёртых, журнальный стол и высокий сервировочный, на всякий случай. В кабинет ставлю письменный стол, кресло, пару стульев, вешаю на стену пару полок. В спальнях по кровати, тумбочке, торшеру и вешалке для одежды.

С четвёртым этажом разбираюсь с третьего. На четвёртый этаж переносятся ценности в стеллажах и обсерватория.

Подземная система также нуждается в преобразовании, но предпочитаю заняться ей в следующий раз, без спешки, как и библиотекой.

– Прохор, напомни мне потом, что нужно отреставрировать мебель в гостиной.

«Дубль» послушно кивнул, не требуя платы принимая на себя работу секретаря. Интересно, мне положен секретарь?

Я вернулась в преображённую осмотровую. Захар уже был на месте и в недоумении. Мы застали его согнувшимся пополам напротив шкафа для инструментов, с побагровевшим лицом и побликивающей под лампой плешью.

– Большая честь для меня… – сбивчиво поприветствовал адепт Воды, резко распрямляясь. Краска схлынула с его лица, но отдельные красные пятна не торопились исчезать.

Я бодро пожала протянутую руку. Горячая ладонь задержалась на моей, словно прикасалась к святыне, дарующей богатство, любовь, успех или ещё какой расхожий стереотип блаженного счастья.

– Так гораздо удобнее, – он неопределённо повёл рукой по сторонам.

– Я так и подумала, – киваю без ложной скромности. – Прохор, занимайся прямыми обязанностями, я здесь задержусь.

Прохор коротко поклонился на прощание, развернулся и ушёл на плохо гнущихся ногах.

– Я бы хотела участвовать в осмотре больных.

Захар не посмел возражать.

Первой явилась Лилия Кензи с хроническим насморком. Она долго с ним мучилась, а Захар мучился с ней. Чуть больше, чем свой насморк, Лилия Ивановна любила обсуждать чужую жизнь.

– Здравствуйте. Синусит. – без пауз сообщила я, не дожидаясь, когда утомительная пациентка переступит порог.

– АААААА! – Кензи заверещала дурным голосом и убежала куда-то, шарахнувшись о дверь и вскинув руки.

Мы переглянулись с Захаром. Лекарь философски пожал плечами и продолжил сортировать травы, присланные с гор Эскамеруна. Молчаливость, владевшая Прохором, перекинулась и на него. Он точно так же помалкивал и держался поблизости под каким-то благовидным предлогом, при этом избегал, как и начальник дружины, вести себя как равный – уж чего проще, если хочешь быть рядом с тем, кто сидит за столом, сядь с ним. Ничего подобного, как недавно Прохор предпочитал сидеть на полу у ног, так Захар суетился вокруг шкафчиков. Он позволил себе лишь краткий комментарий насчёт Кензи:

– Она вмиг оповестит весь город.

Таков план.

Вторым появился Набаков. Он ещё был не в курсе. Я даже засомневалась в способностях драгоценной Лилии Ивановны. Набаков пролепетал что-то в высшей мере почтительное и неразборчивое и не сразу разобрал требование расстегнуть рубашку.

Захар помял руками впалую грудь, прислушиваясь. У Набакова на щеках был чахоточный румянец, он то и дело метал в меня быстрый смущённый взгляд и морщился от прикосновений опытного врача.

Захар неудовлетворенно цыкнул языком.

– Скверно. Надо было браться за ум, когда была простуда. Теперь больше всего походит на воспаление.