Владислава Николаева - Удача

Жизнь текла как сказка, как текст, она текла мимо, не трогая. Она была ласковой, как бывает в первое десятилетие детства, даже первое десятилетие детства на берегу тёплого моря, как в книгах Александра Грина. Можно прочитать историю и жить дальше, испытывая лишь отблики чужих описанных эмоций, не вдумываясь в них. Ничего не трогало, сознание будто… не цепляло, да, не цепляло – подходящее слово, не цепляло ничто и никто, люди были тени, правда, тени светлые, почти статистические единицы, если бы статистика была уместна по отношению к жизни. Так можно было прожить жизнь, не поняв, что она из себя представляет.

В семнадцать плавное течение изменилось. Обычной виной тому служат беды и потрясения, но нет, не произошло ничего страшного.

Нам обоим было семнадцать, и мы были одни, настолько абсолютно и бесповоротно одни, насколько можно быть лишь на необитаемом острове или в огромной толпе других людей. Наш случай был вторым.

В какой-то момент щёлкнул переключатель, так бывает при встрече с кем-то. Ему начинаешь уделять больше внимания, чем остальным, сосредотачиваешься на нём, смотришь только на него. Он заслуживает внимания.

Если бы не было щелчка переключателя, не понять, что раньше что-то было по-другому. Пожалуй, можно было провести весь отведённый срок в каком-то полусне, в полудрёме. Но мир не стал иным, он был прежним, только теперь он занял положенное ему место – ушёл на фон, на задний план, добавляя основному звуков и оттенков, но не более.

– Мы одни, – сказал он сокровенную очевидную истину. В его волосах играли солнечные зайчики, наискось падающих сквозь решётчатую крону липы лучей. Они были очень светлого русого оттенка. Его глаза были цвета льда, это были глаза хищника – на этом заканчивалось совпадение со стереотипным образом. Кто создал стереотип, сложно сказать. Он был единственным носителем своих свойств. Были те, кто подчинялся ему. То были зловещие существа, их слава бросила тень на его образ. Его сторонились люди и животные. Но люди – тени в его мире, чутью же животных можно верить.

Его старались не называть по имени, его до ужаса боялись и любили те самые зловещие существа, над которым провидение поставило его главным. Их чутье было острее животного.

Я чувствовала исходящую от него опасность, но вложила пальцы в протянутую руку. Он пожал их и не выпустил. С его лица не сходила открытая улыбка.

Я не знала о нём до этого дня. Он не знал обо мне. Фенрир, так звучало его имя, но я чувствовала, что не буду произносить его часто.

– Нас двое, – убедительно сказал он.

Как ни удивительно, я прекрасно понимала, что стоит за его словами. Он предлагал поступить не так, как принято среди людей. Мы увидели друг друга десять минут назад. Щёлкнул переключатель, остальной мир занял роль декорации. Нас всего двое, мы должны держаться вместе.

Прежде не думала, что поступлю так, но я не чувствовала желания возражать. Желание, повисшее между нами, называлось похотью. Он откровенно гладил меня взглядом, но я не чувствовала возникающей в таких случаях обиды и потребности прикрыться. В пришедшей ему идее не было эгоизма, обмана, подлости. Он был чист от этого в той мере, в которой возможно не была я. Его восторг был восторгом мужчины, впервые увидевшего женщину. И ведь так и было, верно?

Нам было по семнадцать, и я впервые увидела мужчину. Когда в мире всего один мужчина и женщина, они не могут игнорировать друг друга. И самое лучшее для них быть вместе. Он предлагал отбросить условности и сразу, без жеманства быть вместе. Условности были не для него.

Он мягко поглаживал мою руку большим пальцем.

Это не могло быть пошло, ведь это было навсегда.

Я стояла в дверях, пока он перестилал постель. Окружающий фон становился белым и пах свежим бельём. Он тихо улыбался. Закончив, он предстал передо мной, улыбка стала шире. Сделав над собой усилие, он вышел, до последнего удерживая меня в поле зрения, как ускользающую иллюзию, которая исчезнет, стоит изменить угол обзора.

Я прикрыла дверь, сдержалась, не стала щёлкать задвижкой. Он вышел, чтобы дать мне время. Он уступал мне, я должна была сделать ответный шаг. Непривычно. Я раздевалась, постоянно думая об открытой двери за спиной. Запретила себе оглядываться, если он поддался искушению и смотрит, лучше мне не знать об этом. Мы должны привыкнуть друг к другу, если я не буду верить ему с самого начала, ничего хорошего нас не ждёт. Тема несчастных, медленно исправляющихся отношений настолько стара, что уже пошла.

Я сложила одежду на стул, руки подрагивали, были какими-то неловкими, легла в постель под одеяло, непривычно было оставаться совсем без одежды, резинка на талии, ощущение ткани на груди становятся второй натурой, в конечном итоге чувствовать себя комфортно без них удаётся лишь в ванной. Я накрылась одеялом, но всё ещё чувствовала себя голой. Дверь оставалась прикрытой. Он услышал, как скрипнула подо мной постель, подождав ещё немного, он вошёл.

Я отвернулась. Не хотела смотреть, как он раздевается, не хотела залиться краской, выдать насколько мне не по себе. И всё же его взгляд вынудил меня коротко обернуться. Он смотрел на меня откровенно и, мне показалось, влюблённо. Где-то под грудью стало горячо. Он уже снял рубашку. Я увидела крепкий, словно позолоченный солнцем торс и не стала отворачиваться. Я чувствовала грудью, животом и бедром ткань пододеяльника. Он не закончил раздеваться, подошёл к изголовью и опустился на колени.

У его губ была красивая форма. Он просунул руку под мои голые лопатки, склонился низко-низко, приник к моим губам. Мы целовались долго, поцелуи соскальзывали на уголки губ, на подбородок. Я не хотела, чтобы он перестал, я боялась того, что будет дальше, я впервые видела мужчину, но он хотел большего. Я бы предпочла, чтобы всё навсегда осталось так. Его губы мягко прижимают мои, его рука приподнимает спину, так что моя мягкая грудь жмётся к его жёсткой через плотное, толстое одеяло.

Я наконец признаю для себя, насколько сильно его желание. Его тело уже на мне, между нами не такое уж толстое одеяло. Я уже тоже прижимаю его к себе – пытаюсь из последних сил оставить всё, как есть. Обе его руки на моей голой спине, левая соскальзывает ниже некуда, указательный палец прижимает ложбинку под поясницей, одновременно он изворачивает голову и отнимает у меня губы, с моих губ срывается сбивчивое «ах», его тело словно сводит спазмом, он мучительно окоченевает на мне, отрывает лицо от шеи и – словно пружину отпустили – быстро зарывается под одеяло на моей груди. Больше между нами нет одеяла, нет одежды. Мне сложно понять, что происходит, не знаю даже, какое время суток.