Владислава Николаева - Второй

Горы мне нравились больше города.

Растравляя воображение и теша себя досужими картинками, я умудрялась сохранять драгоценную апатию и не вмешиваться. Пиротехник должна умереть. Эта адепт огня, с которой мы никогда не были знакомы, она должна была умереть. Такова цена, чтобы спасти других. Наказания не назначаются без преступления, а наказать необходимо. Моё слово против слова Олимпия не стоит ломанного гроша, пока он не совершил чего-то крайне предосудительного, а я не доказала, что не новичок и не глупышка. Стоит мне появиться до осуществления его планов, и он лишь станет в десятки раз осторожней, но знаю, от задуманного уже не отступится. Не такой человек.

Сидеть на месте сложно. Один голос в голове истерически с надрывом выл, глупо обвиняя меня, иногда даже неловко пытаясь оскорбить. Второй спокойно говорил, что это нужно, чтобы остановить преступников раз и навсегда.

Когда меня доставала глупость первой, я вспоминала, что она радуется пению птиц, любуется игрой света на листьях, умиляется детям и с ней дружила Сафико. И я не трогала её. Когда мне надоедала рассудительная речь второй, я вспоминала, что ей пришлось больнее, и прощала её. Одна не была плохой, а другая хорошей, и уж тем более одна хорошей, а другая плохой. Я могла оставить себя без сознания до нужного дня, чтобы не слушать их, но это было бы лицемерием. И это извело бы маму. С таким ребёнком, как я, трудно. С двенадцати лет то волосы за ночь поседеют, а то и повыпадут, зубы высыпятся за обедом, то после десяти минут под солнцем кожа слезет чулком, как со змеи в линьку. Именно как со змеи – вместе с сетчаткой глаз. Я неожиданно набирала вес, до пуда в неделю, вдруг вытягивалась в рост и страшно худела – кожа да кости, а однажды получилось, что и вовсе только кости, потому что кожа в очередной раз решила сойти, как лавина с гор, и оставила меня свеженькой мумией под лампой в медбоксе.

Мама не особенно удивилась, когда я провалялась трое суток на кровати в лихорадке, не испугалась, когда меня заменила моя бесчувственная и.о. Подумаешь, у девочки нет настроения. Главное вроде не болит ничего.

Что поделать, я – Стихия. А моя мама – лицемерка. Когда я стала такой, какой мама мечтала, она забыла о врачах. Врачи, думаю, с радостью забыли о нас.

Мама любовалась мной с почти что трепетом, потому мне сходило с рук то, за что треплют нервы другим взрослым девицам. Я не делала ничего.

Пришёл ожидаемый день, за ним час и миг.

Я ощутила смерть, услышала тревожный крик похищенной души, оставаясь на диване, посмотрела в бесчувственный затылок убийцы. Безымянный безвольный фанатичный пособник Безумного адепта. Во рту стоял горьковатый привкус. Мне удалось не вскочить сразу. Тело, послушно воле, прилипло к сидению дивана. Я не кинулась на место.

Сегодня моё время перестало быть свободным.

Я вышла на улицу.

В этом «вышла» не было лязга замка, гула лифта, шагов по лестнице и железной тяжести подъездной двери. Я просто сидела в зале, а теперь шла по пыльной серой ленте дороги сквозь лес. Тело слушалось, несмотря на простой.

Я посмотрела на небо, прозрачность, глубину и цвет которого не умеет передать ни художник, ни мощная камера, ибо этот цвет создан прозрачной многослойной глубиной.

Вдохнула воздух. Пыльно.

Упруго подпрыгнув, взвилась, упираясь макушкой в воздушный пласт. Вдохнула дрожащее пёрышко облака, пропустила его свежесть через себя, чувствуя как кровь несётся по телу, и решила искупаться прежде чем приступать к делу.

Река радостно приняла меня. Она, как верный пёс, кинулась мне навстречу, вскидывая на плечи лапы и облизывая лицо. Прохладный поток понёсся быстрей, обхватывая меня, кутая в свои соболя и горностаи.

Даже вода порой готова пустить пыль в глаза.

Я вышла из реки в нескольких километрах, на обустроенном пляже.

На мне уже были короткие шорты и верх купальника – два треугольника, усыпанные словно из рога изобилия апельсинами, яблоками, персиками, виноградными кистями, арбузными дольками и другими подарками флоры голодному обывателю.

Я ловила на себе эти голодные взгляды. На моей коже, обычно очень светлой, проступил лёгкий ровный загар.

Теперь я была своя на этом пляже, что подтверждалось тем, как уверенно я шла к спрятавшейся под плакучей ивой лестнице к частным участкам.

Наверху был небольшой сюрприз, хотя ожидаемый, поэтому вряд ли сюрприз. Сразу пять парней из магического Расследовательного бюро.

Я слегка улыбнулась, оценивая их маскировку. Три простеньких жигули, футболки, сланцы, девочки в коротких юбчонках. Банальное полезное с приятным, которые сейчас не сочетает только самый ленивый. Девчонки, кажется, из лаборанток бюро, но возможно и из сторонней службы, не было времени вызнать за проведённый в Эскамеруне день.

Знакомый блондин Жако с ухоженной белой бородкой на краю брутального подбородка спрятал бордовые глаза за тёмными очками. Это не помешало ему первому заметить меня.

«Симпатичный», – шепнули голоса, ещё не зная, что я уже взяла над ними верх.

Магический сыск слабо задел мою нервную систему. Я прошла сквозь группку, не одарив их распахнутые глаза и приоткрытые рты ответной реакцией, как сквозь декорации.

Жако, сидевший на малиновом капоте, бесшумно поднялся, догоняя меня.

Я не оборачивалась, но чувствовала, что сопровождающая ведьмака девушка оскорблённо надула намазанные вишнёвым блеском губы и скрестила на груди руки.

Прежде недолюбливавший мою плаксивую часть ведьмак чуть обогнал меня по запылённой дороге, извернул голову на сильной шее, чтобы заглянуть в моё самоуверенное лицо.

Его взгляд говорил о многом. Чем ты восхищаешься, ведьмак? Ведь ты совсем меня не знаешь… Потом будет неловко… Хотя пусть будет неловко ему, а не мне. Я слышала его дыхание, биение сердца, знала, что он прокручивает в голове формулы приятного знакомства, отметая одну за другой, хочет снять очки, чтобы впитать мой образ, сохранить в своей копилке впечатлений. Про глаза ведьмаков мне рассказывала городская сплетница, Луиза Ивановна, так что я не до конца верила в особые свойства бордовых глаз. По крайней мере, глаза до сих пор не подсказали ему, что смотрят на адепта.

– Ты прекрасна, – сказал он наконец своим звучным голосом, от басовитых металлических обертонов которого люди нередко вздрагивали, будто рядом разряжалась руладой медная труба.

Я посмотрела ему в глаза и вежливо улыбнулась, ничего не сказав и не сбавляя шаг.

– Я – Жако. Как тебя зовут?

Я продолжала идти, невозмутимо ступая босыми ногами на горячий асфальт, щедро припорошенный стеклянной крошкой и прочим мелким мусором. Я не собиралась разговаривать.

– Хорошо, не говори. Знаешь, я волшебник, я угадаю.