Эллейн Уэбстер - Толковый словарь Эс Джей

Она сказала его ? Это мужчина?

– Нет, конечно. Всё в порядке, – говорит мама. – Только так они смогут стать настоящими врачами. По учебникам ведь толком не научишься, верно?

Доктор Чарльзуорт указывает на сложенную тонкую рубашку на смотровом столе.

– Пусть ваша дочь разденется и наденет эту рубашку. Я вернусь через минуту.

Как только она закрывает за собой дверь, я шиплю:

– Я не хочу, чтобы какой-то мужчина на меня смотрел!

Я складываю руки на груди. В том месте особенно не на что смотреть, но всё равно!

– О, ради бога! Он не какой-то . Он врач. Он всё время смотрит на обнаженных людей. Он хочет посмотреть на твою кожу, а не на задницу!

Она стягивает мою кофту.

– Поторопись!

– Я могу сама!

– Чего ты ждешь? Они вернутся с минуты на минуту.

Я рисую пальцем круг в воздухе.

– О, ради всего святого! – фыркает мама, отворачиваясь. – Будто я тебя никогда не видела. Я вытирала твою попу, когда ты была младенцем, если ты забыла.

Я снимаю одежду и бросаю ее на пол у кушетки. Заворачиваюсь в рубашку, завязываю ее и пытаюсь залезть на кушетку. Почему их делают такими высокими? Где тут лестница? Из-за такой высоты у меня сейчас кровь носом пойдет.

– Теперь уже мне можно повернуться? – спрашивает мама.

– Если нужно.

Мама видит мои вещи, брошенные на пол. Вздыхает, поднимает их и складывает аккуратной стопочкой. Охает:

– Саманта! – держа мои трусы двумя пальцами. – Это ты могла оставить!

– Но она сказала снять одежду, это тоже одежда, разве не так?

Дверь открывается, и мама кидает мои трусы себе в сумочку. За доктором Чарльзуорт заходит парень, который выглядит как кинозвезда. Без шуток. Он будто вышел из декораций какого-нибудь фильма про докторов. Он доктор Сказочный. Доктор Восхитительный. Доктор Чарующий. И он собирается смотреть на меня – обнаженную!

Святые помидоры! Я хочу свои трусы назад. Сейчас же . Доктор Чарльзуорт представляет его:

– Это доктор Трэвис.

– Приятно познакомиться, Саманта.

У него американский акцент. Вау! Может быть, он из Голливуда?

– А вы, должно быть, мама Сэм? Рад встрече.

Мама выглядит так, будто прямо сейчас растает в своем кресле.

– Эм… Здравствуйте…

– Она раздета? – спрашивает доктор Чарльзуорт маму.

– Да, раздета, – говорю я до того, как мама успевает ответить. Почему доктор Чарльзуорт не говорит со мной? Пациент я!

– Ляг на спину и опусти рубашку до пояса.

Я делаю, как она просит, оставляя одну руку на груди. Доктор Чарльзуорт и доктор Трэвис подходят ко мне. Доктор Чарльзуорт включает яркую лампу. Свободной рукой я закрываю лицо, потому что свет раздражает глаза.

Я слышу шелест пластика и щелчок резинки. Чувствую, как кто-то трогает мой живот. Они в резиновых перчатках! Они что, думают, что могут что-то от меня подхватить?! Меня уже осматривали врачи, конечно, но не так. Это унизительно. Я хочу уйти! Я хочу пойти домой сейчас же ! Я хочу убежать по дороге в своей тоге-рубашке-простынке-черт-знает-в-чём-еще, забраться под кровать и никогда больше оттуда не показываться.

– Видите, доктор Трэвис? Видите, как здесь отслаивается кожа?

Ее резиновые руки тычут и колют.

– Видите эту приподнятую и утолщенную кожу? Это от постоянного трения и расчесывания. А это видите? Здесь значительная атрофия.

Я чувствую на себе другие руки, но уже без перчаток – они теплые и мягкие. Кожа к коже.

Доктор Чарльзуорт цыкает.

– Нужно надеть перчатки, доктор Трэвис.

– Не вижу необходимости, – тянет он слова со своим прекрасным акцентом.

– Это должно быть привычкой, вне зависимости от необходимости, – говорит доктор Чарльзуорт. – Видите? Кожа лопнула и мокнет.

Я лежу не шевелясь, чувствуя на себе их руки, слушая их «хм» и «угу» и докторские разговоры на докторском языке, который я не понимаю. Они просят меня перевернуться на живот, чтобы осмотреть спину. Я сама никогда не видела свою спину. У мамы в спальне есть длинное зеркало, вмонтированное в стену, и я стояла перед ним, пытаясь заглянуть через плечо, но моя шея не как у жирафа, поэтому я смогла увидеть только кое-что. Но я могу ее потрогать – она грубая там, где я чешусь, похожа на наждачку и вся в чешуйках. В неровных, бугристых, комковатых кусках, будто кто-то вымазал меня дегтем и обсыпал гравием. Как бы моя спина ни выглядела, я уверена, она совсем не похожа на спины женщин из журналов. Интересно, доктор Трэвис не начнет изрыгать свои кишки прямо на пол от такого зрелища? Я, должно быть, самое мерзкое из живых существ.

Я лежу лицом в простыню, а они водят руками по моим ногам. Я могу представить, что они трогают: вздутые круглые рубцы, потрескавшиеся и сочащиеся. Маленькие пятна запекшейся крови. Наросты, которые я соскребаю ногтями. Утолщения на коже, больше похожие на резину. И странные красные обожженные очаги, окруженные белоснежной кожей. Мое тело напоминает поле битвы: краснокожие берут верх над бледнолицыми.

– Вы не преувеличивали, миссис Бэклер, – говорит доктор Чарльзуорт. – Ваша дочь, должно быть, жестоко страдает от своего состояния.

– Я не понимаю, – говорит мама, поперхнувшись.

Ну вот опять. Я уже слышала это миллион раз – речь, которую она произносит всем, кто готов слушать.

– Я не пила алкоголь во время беременности. Я не ела никакого мягкого сыра или копченого мяса. Когда она родилась, все медсестры восхищались ее мягкой молочной кожей. Я кормила ее грудью до девяти месяцев. Я не вводила слишком рано твердую пищу. Я не знаю, что я сделала не так.

– В этом нет вашей вины, миссис Бэклер, – говорит доктор Чарльзуорт.

– У моего мужа, Дэйва, летом бывает сыпь на внутренней стороне бедер. Однажды он пошел пятнами после того, как съел что-то острое в отпуске в Таиланде. А потом был случай… – Мама продолжает болтать, будто у нее нет кнопки «выключить».

– Можешь одеваться, Саманта, – шепчет доктор Трэвис.

Я сползаю с кушетки и смотрю на него. Я думала, что увижу на его лице гримасу отвращения. Вместо этого его прекрасные карие глаза улыбаются, будто со мной всё в порядке.

Доктор Чарльзуорт задергивает занавеску. Мамина рука просовывается снизу, тряся моим нижним бельем. Я хватаю трусы и надеваю.

Я слышу, как они говорят, но выключаю звук. Я делаю это не специально. В моей голове будто закрывается створка. Я больше не в состоянии это выносить.

Каждый раз одно и то же. Никто из докторов не может дать ответ. Никто не знает, что вызывает экзему, и никто не может договориться о том, как ее лечить. У них у всех разные мнения. Они едины только в одном: попробуем то, попробуем сё и будем пробовать до тех пор, пока не натолкнемся на то, что сработает, будто я какая-то лотерея. Я такое страшилище. Почему я должна от всех отличаться? Почему я должна быть собой?