Владимир Радимиров - Сын Ра. Волшебный эпос

– А это отчего же так, Ваня? – недоумение взяло Самара. – Неужели нежить та сгинула да пропала и на тебя потому не напала, а?

– Не-а, – покачал головою Яван, руки платком утирая, – скорее будет наоборот… Потому и пропала, что не на того напала. Это я их шалить отвадил и уж не знаю на какой свет спровадил.

Ну, тут и началась вакханалия! Взволновалась публика любопытная, не поверила Ваньке, видно: загудела, забурчала, загалдела, закричала… Само собой, охи всякие послышались да ахи…

Самар и говорит Явахе:

– Как ты там себе ни хошь, Яван Говяда, а рассказать о своих подвигах тебе будет надо! Прям терпёжу у меня нету, как жду я, чтоб ты нам о том поведал!

Ванька и рассказал, не дюже, правда, хотя:

– Ну чё рассказывать-то?.. Поначалу львина хищный на меня наскочил… Зашёл я как-то в одну избу, а он – шасть! – да коня моего и загрыз. А я, болван, палицу снаружи оставил. Мама даже сказать не успел, как зверюга уже и на меня насел. Здоровая такая была дура… Во – на мне теперь его шкура.

Взял Ванюха какой-то фрукт, пожевал его задумчиво. А те сидят, ждут.

Наконец Самар не выдержал, вопросил:

– Всё что ли?

– Ну-у, – кивает Яваха, словно дебил.

– Так я не понял – кулаком ты его что ли убил?

– Не-а. Вот этими руками задавил, – и Ванька плод напополам разделил. – Кулаком бить несподручно было – этакая же громила!

– Та-ак. Ладно… – усмехнулся, не веря, Самар. – Ну а с разбойниками ты как сладил? Небось палицею их побил?

– Не-а, – пошкрябал подбородок Яван. – Тех я столиком уложил. Вот так: бам! бам! бам!..

Все здесь как рассмеются. Видят – парень-то плут: шуткует напропалую. А складно ведь, думают, врёт… Проходимец короче какой-то.

– Эти разбойники окаянные, – балагурил далее Ваня, – в корчме одной ко мне привязались. Сижу я, значит, в уголку, никого не трогаю, поужинал на славу, а тут эти – раз! – и заваливают. Ни с того ни с сего пристали: кошелёк, говорят, давай! Я было дал, а им, гадам, мало: хотели меня на карачках ползать заставить да ноги их вонючие предлагали пооблизать. Я, естественно, отказался – я ж ведь подлизою к ним не нанимался. Да и нечистоплотное это, скажу, занятие, ноги кому ни попадя лизать – того и гляди заразу ещё подхватишь. П-фу!.. Чуяли бы вы, как чоботы у ихнего главаря воняли, вас бы и не так проняло… Да и неэстетичная это видуха. Только представьте себе: я у какого-то хмыря ноги облизываю с усердием! Ну, бре-ед… Отказался, короче, наотрез, говорю: братцы, извините, но у меня-де… радикулит. Так те как обиделись… о-о-о!.. шкуру пообещали с меня спустить, это… на кол ещё посадить, потом поджарить, и наверное сожрать… Ну чё ты тут будешь делать? Пришлося столик в руки брать!

И Ваня ёрнически развёл руками.

Ох и весело присутствующие рассмеялись! Всей почитай толпой за животы они держались, даже сам Самар. Сильно им Яваха настроение-то поднял. Насилу они успокоились через времечко немалое. Ну ей-богу, подумал Ваня, словно дети малые…

– А кстати, – спрашивает он их, – отчего это детей у вас не видно? Где ж это такое видано?!

– Э-э! – враз огорчился дед. – Дети – это счастье великое, а мы, несчастные, наказаны тут без особой радости жить. Наши радости нам не в радость. Как кто из нас помирает, так в то же мгновение новый человек на его месте появляется. Мы ведь и на белом свете для себя лишь жили, поэтому в чистилище кару за то несём, скуку свою в клетке этой пасём.

Тут за разговорами и вечер наступил на дворе: как-то всё потемнело и даже холодом с окон повеяло. И видит вдруг Ваня – люди тревожными отчего-то стали: никто более не смеётся, и разговор, как ранее, не ведётся… Многие даже окрест заозиралися, будто кого неведомого узреть боялися.

И в это время, когда явным стал в людях испуг, слышит Ванюха: в двери кто-то стук да постук…

Поначалу он этому значения не придал, подумал, что это ветка от ветра тама скреблась, а потом глянул на людей, а те как мел побелели, и от ужаса застыли где сидели. Двери же – скри-и-п! – тихохонько отворяются, и гнусное видом страшилище на пороге появляется. Толстый-претолстый был то мужик: мохнатый весь, смрадный, чёрный, с огромною жуткою мордою. Чуть в проём-то дверной пролез, нечисть премерзкая.

Кое-как тулово своё гость незваный вовнутрь впихал, глазёнками свинячьими повращал, ротищем губатым пожевал, ушными лопухами похлопал, и дале потопал. Смотрит Яваха, а у него ещё и рога во лбу торчат, как у козла, и смекнул он тогда, что пожаловали к ним силы зла… Все же прочие сидели точно оцепеневшие, и тишина вокруг сгустилася прямо зловещая; битком в зале было народу, а никто и пальцем не пошевелил – сидят там полным составом, как кролики перед удавом. А сей вылитый урод топ да топ себе вперёд. Ни на кого вроде и не смотрит. И что-то бубнит себе под нос, как бы напевает или стишки читает.

Прислушался удивлённый богатырь – а и впрямь страшила вирши декламирует. Вот, значит, какие:

Тут, откуда ни возьмись, огромный мешчище в лапах у чудовища появился. Он мешок-то раскрыл, затем к человеку какому-то сидящему, от ужаса затрясшемуся, подвалил, в глаза ему заглянул, жутко хохотнул, а потом хвать его – и в мешок затолкал. К другому подошёл таким же образом, к третьему, четвёртому – и этих в мешок!

Затем далее по залу заколдыбал. Не всех, правда, брал – выборочно. Иного горемыку понюхает-понюхает с шумом да и оставит. И снова себе везде расхаживает да добычу высматривает; словно морковку из грядки людишек таскает и в бездонный свой мешок опускает.

Что ещё тут за чёрт, удивляется Ванька?! Неладное, видит, здесь творится, а нечистая сила ладана, говорят, боится. Ну, у Явана ладана-то никакого нету – кувшин лишь под рукою оказался, из коего он молочко попивал. Схватил Ванюша пустёхонький сей кувшинище да и запустил что было сил им в страшилищу.

И попал аж точнёхонько в лоб! Кувшинок-то – хлоп! – на мелкие кусочки разлетелся, а нечистый от неожиданности на задницу сел, от ярости завопил, кулачищем Ваньке погрозил, а потом на ноги подхватился и… наутёк пустился. Смутил его, очевидно, непреклонный Яванов взгляд, вот драпаля чёрт оттеля и дал. От злости лишь стал бурой масти. К дверям только шасть – да насилу-то пропихался. Выскочил кое-как – и ходу!

Даже мешок позабыл с народом.

Ох и радости было, когда люди запуганные в себя, наконец, пришли и всех пленённых целыми и невредимыми в мешчище нашли! Кто завизжал, кто засмеялся, кто по зале скакать принялся, а кто заплакал да зарыдал, когда апосля тьмы мешка свет увидал.

Ну а величественный Самар на ноги неспешно восстал, до самого пола Явану поклонился и тоном торжественным к нему обратился: