Владимир Радимиров - Сын Ра. Волшебный эпос

А тут и железные ворота подняли, и выхватился из внутреннего загона такой агромадный бык, что даже Ванька поразился, ибо видеть таких не привык. Ну, думает, и ну – в сажень с гаком высокий зверюга, прямо вай! Рожищи у него были огромные, острющие, глазищи красные, злющие, невыразимой яростью аж полыхали, а бока гладкие медью начищенной отливали. Как шандарахнул бычина копытом по арене каменной – снопище искр высек, а потом ноздрями – чих! – а оттуда пламя жаркое двумя струями полыхнуло. Потом заозирался он в нетерпении вокруг, грозно замычал – видать осерчал – и по арене бегать почал.

– Вот он у нас каков зверь! – воскликнул Далевлад в возбуждении и аж с места вскочил. – Смотри на него, Ваня, смотри!

А Ваня и так на бычину во все глаза глядел.

– Говорят, Борияр его свалить ухитрился, – продолжал трындеть Далевлад, – вот бык и сдался. В старину несказанную его нам из пекла доставили, да как видно забыли о нём, вот мы с чёртовым бычарой и маемся, прокормить его тут стараемся. Не поверишь – уйму углей в день пожирает, а голода не унимает!

Посмотрел царь на Явана, а тот с места привстал – и краска румяная по лицу у него пошла.

– Ну как, Вань, не боишься? – спрашивает царь пытливо.

А тот вдруг круто поворачивается, да назад-то – шасть.

– Я, – говорит, – счас! До ветру отлучусь. Сей же миг ворочусь!

И по лестнице вниз устремился.

Усмехнулся Далевлад, удивился. «Эх! – думает горестно. – Вот же ещё провор! Чудо-богатырь долбанный! Видать, обычный прохвост, быка увидал – и уже понос…»

Но не успел он как следует в душе посетовать, как Ванька уже назад идёт и полную охапищу бурой травы несёт. Нарвал её возле цирка. Поравнялся он с царём опешившим, а потом на арену-то прыг – и к бычаре! А тот на парня страшным взором уставился, головищу рогатую наклонил, ещё ярче сноп искр копытищем высек, и вдруг… голову поднял да как замычит! Протяжно этак, не пугающе и даже вроде как жалобно.

Непонятно…

Яван же тем временем к бычине дикому поступью решительной подшагнул и тоже значит ему: му-у да му-у!.. Царь же, в ложе своей сидючи, на это диво вытаращился и ажно икнул. И видит он, как Яван зверюге травки охапку кинул, а потом неожиданно морду его ужасную ладонями обхватил, вверх её задрал и… животину безобразную промеж ноздрей поцеловал! Ну а бык Ване всё лицо язычищем облизал и принялся, как ни в чём не бывало, травку пустынную уплетать, словно был он не чудищем грозным, а самым обыкновенным быком.

Поворотился Яван к остолбеневшему Далевладу, приосанился молодцевато, этаким хватом на царя посмотрел и руку вверх воздел на артистический манер.

– Опа-ля! – орёт удовлетворённо. – И всего-то делов! А ты, твоё велико, боялся…

Царь же и ответить был не в силах. Глаза он вылупил, рот открыл – ну чисто с виду стал как дебил. И не успел он опомниться даже, как Яваха уже был тут как тут: как следует он разбежался, на ограду скаканул барсом, мощными ручищами подтянулся, и тело своё молодецкое в ложу переметнул.

Кинул он на царя взгляд хитроватый и его спрашивает:

– Ну как, твоё величество, доволен ты нашей с бычарой стычкой или непременно надо было ему шею ломать?

Царь же словно оттаял и руками вовсю замахал.

– Какое там доволен! – орёт. – Поражён! Да нет – наповал сражён! Виданное ли дело – с адским бугаём целоваться, да в живых апосля остаться! Ну и чудеса-а!

– Но как, Ваня – как?! – вопросил царь Ваню любознательно. – Такое бычье покорство – и без борьбы, без упорства? Может, ты великий колдун али чародей известный?

– Да какой там ещё чародей! – корчит Ваня рожу. – Скажешь тоже… Просто я и сам-то, можно сказать, бык отчасти. Матушка моя ведь не женщиною была, а коровой. Потому-то, наверное, я такой и здоровый…

Ладно. Спустились они к самоходному аппарату да и поехали себе назад. А Далевлад всё никак в норму прийти не может, – любопытство вишь его гложет. Вот он Ваню про быка и пытает, да про укрощение его чудесное выведывает.

– Да чё там, – усмехается Яван, – мировой бык-то! Классный! Только это… жалуется он на вас – тесно ему в загоне, скукотища. Вот он и зол… Да в придачу ещё и кормите его неважнецки: всё огонь да огонь… Осточертело это ему уже до чёртиков! Травки, мычит, очень хочется – вроде каких-то там витаминов ему не хватает или как… Ну, это я уже не совсем догнал…

– Сделаем, Ваня! – бодрым голосом царь отвечает. – Всё как надо устроим, не сомневайся! Сегодня же прикажу траву ему выдавать, да ворота из загона, скажу, чтоб не закрывали. Хэ – адского быка и в нос целовать!…

И о том да о сём болтая и тем самым путь коротая, да тряся на колымаге кости, поехали царь с Яваном к царице в гости.

Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всё ж надежду ему Яван. Незамедлительно царицу с детьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался такой удалец, который вызов грифу гадкому бросит наконец, и не токмо в этом деле он голову снесёт, но и царевну спасёт!

А Яван на семейство царское поглядывает да всё примечает. Царица-то Милояна дама, в общем, была без изъяна, высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная. Лишь глаза от слёз красные, хоть конечно прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалась и пыталась кое-как разговор вести, всяку чушь плести. Зато дочка их Прия́нка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти взрослою уже – готовою на выданье. Сама стройная такая да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что разумная, не какая-нибудь там дура. Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых её волосах цветочек оказался вплетён, розовенький такой.

Поглядел между делом на Прияну Яван, и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает. А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек берёт, в сторонку его уводит и таку речь заводит:

– Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Что уж тут поделаешь… Жить-то мне ой как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасной. Одно обидно: и сама я жертвою грифа паду, и тебя погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже… Любили они меня, баловали, моралью всякой голову мне не забивали. Ох, страшно, страшно мне, Ваня!

Тут Прияна слезу горькую смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала;