Владимир Радимиров - Сын Ра. Волшебный эпос

Так вот, всяк в царстве сияния Ра перво-наперво за правду общую крепко стоял, ибо лишь она истую силу да закалку духу даёт. Во-вторых – за царство-государство справедливое, ибо оно мощь отдельных людей в могучий кулак собирает и тысячекратно собой усиливает. В-третьих – за близких и друзей своих, да и за чужих тоже, потому как разделять людишек негоже. Ну и напоследок – за себя нужно уметь было постоять, поскольку ежели каждый человек о собственной крепости не станет заботиться, то что с того человека, а по большому счёту и с государства этого выйдет? Не по Ра тогда будет вита, как наши предки любили говорить, а ежели перевести, то попросту дерьмо будет и всё…

Любо было этак жить, хорошо! Не один год так-то прошёл. И наступило наконец времечко возмужания для братьев Ваниных и для Вани. Меж собою они различались прямо невозможно: чисто, щука, рак – и лебедь Яваха! Старшой, Гордя́й, длинный был парубок, худой, с чёрной стриженной бородой, на лицо довольно красивый, да уж больно злой и спесивый. И середний, Смиря́й, высоты был немалой, да и насчёт широты удалый, но в остальном какой-то оряпистый, неуклюжий и умом пообуженый. А уж насчёт пригожести лица, так попростее его поискать надо было молодца – ни дать ни взять деревенский он был лапоть, ёж его в квашню мать!

Зато у младшого Явана всё было в полном ажуре: и при теле парень оказался, и при лице, и при фигуре… Росту он вымахал высоченного, прямо сказать, саженного. Одни лишь великаны над ним высились, но те-то были нескладными, а Яваха выглядел ладно: статный такой, плечистый, с мышцами, в меру бугристыми, в талии суженный и мясом не перегруженный. Ступни ног у него были громадными, ладони словно лопаты, а голова была большая, лобатая и покрытая соломенными патлами. Черты его лица, хоть и казались слегонца дурковатыми, но смотрелись браво и выдавали весёлость нрава: глаза этакие коровьи, с ресницами длинными, то серые, то вдруг голубые, нос курносый, такущей картошиной, а подбородок волевой, выпуклый и массивный. Губы Ванята имел толстые, будто скульптором лепленные, а на щеках у него красовались ямочки великолепные. Улыбка с его приветливой рожи практически не сходила и всех людей до его особы будто примагнитивала, особливо красных девах. Ох и липли они на Яваху!

А насчёт Ванькина голоса вообще разговор особый. То, что с ним вытворял балагур Ваня, трудно было даже представить. Когда он просто говорил, то слова с его уст лились удивительно звучно и мелодично, без малейшего намёка на какой-либо изъян. Но когда пересмешник Яван принимался кого-нибудь передразнивать, то тогда пиши пропало: до того потешно он жертву свою изображал, что все слушатели буквально лежали вповалку. Ну а если он вознамеривался попугать какого-нибудь несчастного, то от рыка Ваниного, из могучей груди исторгаемого, стёкла напрочь, бывало, вылетали… А какие стихи поэт нашенский сочинял! Как он пел! Э-э-э!.. Во всём-то он был молодец-молодчина: и плясун, и певец, и на гуслях игрец, и первейший боец с тоской да с кручиной.

Правда вот, силе его дивной особого применения не находилось. Ну, там, камни куда снести или брёвнышки передвинуть – это да, – но то ведь для него была сущая ерунда, разминочка лёгкая для молодецких мышц. Праведы мудрые говорили, что не для обычной жизни Яван народился, а для особой какой-то миссии, но вот для какой – не ведал того никто. При всём при том ел он на удивление мало, а мяса и рыбы даже не пробовал никогда: то, говаривал, не бычья еда. И добавлял, смеясь, что он частенько солнцем да ветром питается и потому собратьев своих жрать ему ни к чему… А вообще Ваньша кашу кушать предпочитал и овощи сырые. Зубы у него были крепкие, а челюсти сильные – любые коренья перетирал он ими в пыль. Ну а что касается молока, так вёдрами его Яван выпивал. В этом деле никто с ним не мог сравняться.

В молодёжных компаниях Ваня, как водится, верховодил и гулеванил себе вовсю, но зазнобы сердечной, странное дело, у него не было и жениться ни на одной крале он не хотел. Зубоскалил, что, мол, серьёзное это дело, а я-де в общении больно лёгок, не потяну, дескать, супружеского долга. Но друзьям по секрету он поведал, что ему как-то деваха некая чернявая во сне пригрезилась – и даже уже не раз. Красавица, сказывал – просто атас! Вот в эту-то дивную сонную грёзу и втюрился по уши богатырь наш тверёзый и никого другого для себя не желал. Странно, конечно, это было: такой амбал – и мечта какая-то чисто де́вичья, отчего и издевался над ним язва-царевич.

А зато в воинском ремесле подшучивать над Яваном охотников не находилось. Тогда-то уже когдатошнее единое собратство земное на отдельные государства да страны поделилося, и начала разгораться между этими кусками грызня. Иной раз и до войны дело доходило. Даже Расиянье, уж на что мощная была держава, а и она от набегов соседей-кочевников, бывало, страдала. Приходилося ставить на рубежах воинские заставы, и врагов жадных от них отражать нещадно. И Яван, и его братья в заставной службе, как и все, участвовали, а посему искусство ратное осваивали… И тут вскоре выяснилось, что учить Говяду особо-то и нечему. Да вообще-то и некому… Только ему какой-нибудь мастак способы обращения с мечом или с палицей начнёт показывать, а Яван ему: нет, брат, это делается не так… Да сам как надо и покажет. И такие фортеля из памяти врождённой он доставал, что бывалые ратники только ахали. В общем, в этом трудном деле он в короткое время всех превзошёл, а пределу своему умению не нашёл – сражаться-то всерьёз было не с кем. Да и зачем ему были нужны эти орудия ратные, когда и щелобаном любого мог ухлопать Яван.

Только вот не ухлопывал… И вообще, скромно он себя вёл и многого для жизни не требовал. Частенько и самой грязной работёнкой не гребовал: к примеру, навоз на поле возить и ямы выгребные вычищать. И спать любил Яван на сеновале, а не в царских палатах, где для него комната была припа́сена. Иной же летней ночкой и в стогу сена он устраивался или даже на траве укладывался, ежели, конечно, погода его устраивала, ибо закалён парень был невероятно – из-за своего коровьего происхождения вероятно.

Короче, всё у них там было славно и знатно, да стало вдруг это всё меняться, – как бы духом мрачным наполняться. То дожди летом вдруг зарядят, так что поля от влаги аж набрякнут, то засуха жаркая жахнет, то морозище зимою грянет, то град ни с того ни с сего посевы побьёт…

В замешательство пришёл народ. Праведы и те с ситуацией не справлялись.

А тут вдруг повадился веприще какой-то громадный огороды и поля у них разорять! И откуда только, оглоед, взялся? Уж такой-то он оказался большущий да всё подряд жрущий, что просто беда. Стрелы и копья его не брали – как от стены каменной от его шкуры они отскакивали; огня нисколько он не боялся, а за охотниками на него сам гонялся и кого лавливал, того пожирал безо всякой пощады.