Лейна Шак - Дети Света

В конце концов Герд наткнулся на упоминание еще одной категории людей – неких кочевых народностей начала постколлапсовых времен, которые бродяжничали по территории пустынь в поисках оазисов и держались еще более обособленными племенными союзами, чем отщепенцы на задворках современной цивилизации. Для государства они никакой опасности не представляли, поэтому агема ими также мало интересовалась. Все равно они все были обречены на смерть под солнцем. Но что показалось Герду особенно странным, так это то, что одно время ими интересовались, пока искали людей с аномалиями. Согласно одному отчету, нескольких из бедуинов в свое время доставили в ГНИЛ, а «остальных уничтожили на месте». За более подробной информацией об этой операции шла отсылка в секцию «Совершенно секретно».

Это и было тем, что надо, Герд был уверен. Его сердце забилось глухо и тяжело: Даяна принадлежала кочевым племенам, ведь во снах он кроме песка ничего не видел в той местности, где они находились. Он посмотрел на часы – без пяти шесть утра. Как бы ему ни хотелось – хотя ему отнюдь этого не хотелось – времени копаться дольше у него не было. Пора было уходить. Хоть это и бесполезно.

Как во сне он покинул библиотеку. На улицах было уже почти пусто, только кое-где еще встречались прохожие, возвращавшиеся с бдения. Двигались они замедленно со остекленевшими глазами и бледными лицами. Герд среди них совсем не выделялся.

Как добрался до дома, он не помнил, но помнил, что чуть не забыл положить пропуск на место, а потом, не скрываясь, пошел в свою комнату, правда, по пути никого все равно не встретил, и, не раздеваясь, повалился на кровать. Сомкнуть глаз так и не смог. Он жил в страшное время, мир катился к своей гибели, но виновато в этом было отнюдь не солнце, а сами люди, которые хуже зверья терзали других людей. У Герда не было сомнений, что его найдут, что за ним придут, его будут пытать и под конец убьют. Но сейчас он даже ничего не чувствовал по этому поводу, ему вообще казалось, что после всего пережитого в эту ночь он больше никогда ничего не сможет почувствовать.

В девять утра пришла экономка с завтраком. Под глазами у нее залегли тени, лицо было землистым и осунувшимся – в ее возрасте уже трудно проводить всю ночь на ногах и тем более переживать сильные эмоциональные всплески. Сегодня она шаркала даже противнее обычного. Герд укрылся одеялом с головой и попросил оставить его в покое. Когда она ушла, оставив поднос на столе, он машинально вылез из постели, сходил в душ, сменил белье и съел завтрак. На вкус тот был, как песок. Герд собрал свои вещи в сумку и в тупом оцепенении стал ждать. Ждать, когда за ним придут гвардейцы. Про себя он отстраненно и достаточно рационально рассудил, что ему было бы лучше во избежание пыток и препарирования покончить с собой до того, как за ним явятся. Это логично и много более гуманно, убеждал он себя, но с места так и не двигался, продолжал прямо сидеть на стуле и, смотря в одну точку, ждать.

Ровно в одиннадцать за ним пришли. Это были не гвардейцы – ему пора было на поезд. Потом Герд ждал, что его снимут с поезда. Но его не сняли. Потом он ждал, что его встретят на платформе, но там была только Олва. Потом он ждал, что его схватят в ее доме, но там к нему бросилась только Старта.

В ожидании визита агемы Герд провел месяц. Он плохо ел, совсем не готовился к экзаменам и почти не выходил из дома. По ночам ему снились пытки, замученные полунагие люди, бункер и Хам, предлагавший ему признаться в шпионаже в пользу Противостояния и, тем самым, облегчить свою смерть. Герд снова похудел, почти заболел и больше не летал. Олва, сколько ни спрашивала, ничего от него не могла добиться. Но за ним так никто и не пришел.

На сердце у Герда полегчало только один раз, когда Олва передала ему новость, что у него родилась сестра, назвали Эвой. Он и сам не понимал, почему такой теплотой и нежностью отозвалась в его душе эта новость о сестренке, но, думая о ней, он улыбался.

Все изменилось тогда, когда Герду приснился сон, что Даяна попала в руки агемы. Герд с криком проснулся, а вопль Даяны все продолжали звенеть у него в ушах, даже когда его собственный уже замер. Он словно очнулся от анабиоза. Неважно, что будет с ним, ее мучений он не перенесет. Он не позволит ее пытать. Он найдет ее и спасет.

Наступил пятнадцатый день рождения Герда. Начало лета, первый его день. До экзаменов оставалось чуть больше двух недель. Герд сидел на крыльце дома и одною рукой чесал Старту за ухом, а другой оттягивал прядь своих волос и пытался дотянуться кончиками до рта – длины не хватало совсем чуть-чуть. Уже в который раз он говорил себе, что так дальше продолжаться не может, что он больше не может делать вид, что готовится к экзаменам, сдавать которые не собирается. Не может больше делать вид, что все в порядке. Не может жить этой жизнью, принадлежать этому государству, этому обществу. Он больше не является частью него. Точнее, он никогда по-настоящему и не являлся частью него. Просто не может и не хочет быть частью мира – жуткого мира под куполом.

Герд чувствовал себя загнанным в ловушку. Но он собирался из нее вырваться. Бежать. Для начала в Противостояние, а дальше видно будет. Но как это сделать? Как связаться с повстанцами? Затея выглядела неосуществимой, у Герда не было ровным счетом ничего для побега: ни информации, ни связей, ни денег. И посоветоваться ему тоже было не с кем. В целом свете у него имелась только его фермерша тетка. Герд вздохнул. Ему давно пора было действовать, а вместо этого он протирал штаны на крыльце и вздыхал, как красна девица в темнице. А ведь он пока еще был на свободе. Пока еще…

Герд бросил попытки поймать ртом волосы. На горизонте замаячила фигура Олвы, она возвращалась с поля. Сегодня тетка казалась ему особенно грузной, а ее лицо особенно уставшим. «Я попусту теряю время, пока на Даяну, может быть, уже началась охота», – успел подумать он прежде, чем Олва поравнялась с ним, остановилась, но ничего не сказала.

– Дурацкий день, – ляпнул Герд, чтобы не затягивать молчание, – ненавижу его.

Фермерша не ответила. Герд недоуменно поднял на нее глаза и успел заметить, как, отворачиваясь и скрываясь за дверью, она украдкой смахнула слезу. «Жалеет меня», – со злостью решил он.

Когда Герд вернулся в дом, Олва уже накрывала на стол. Его пожелания были учтены, еще с утра он предупреждал, чтобы она не вздумала готовить праздничный ужин – еда стояла самая что ни на есть обыкновенная. Из необычного в сервировке была только бутылка спирта. Герд никогда не видел, чтобы Олва пила.

Они молча сели и начали есть. Герд внимательнее присмотрелся к тетке. Взгляд у нее был отсутствующий, погруженная куда-то внутрь себя, она вообще не замечала его присутствия. Может быть, Герд ошибся, когда отнес ее слезы на свой счет? Может, что-то случилось? Он уже было собрался открыть рот и спросить об этом, как Олва протянула руку к бутылке, откупорила ее, плеснула спирта себе в стакан и, разбавив его водой, залпом опрокинула в рот. На секунду лицо ее перекосило от отвращения, но потом она откусила кусок от вареной картофелины и снова налила себе. Когда Олва опорожнила третий стакан, Герд понял две вещи. Первое, он к ее слезам не имел никакого отношения, ей вообще было все равно, здесь он или нет. Второе, тетка собиралась напиться.