Олег Раин - Услышать, как растет трава

Начал я неспешно и издалека. Сперва погулял по интернету и перечитал все, что нашел об искусстве жонглирования. И тогда же понял, что не зря меня в цирке залихорадило. Ох, не зря! Потому что выяснилась интереснейшая вещь: помимо координации и реакции – жонглирование развивало мозги! Иначе говоря, преобразовывало одноядерный процессор в двухядерный, поскольку одновременная работа обеих рук вызывала взрывной рост связей между мозговыми полушариями. Почему? Да потому, что каждое отвечало только за свою руку, а тут им сотрудничать приходилось – да еще и на приличной скорости! Мы ведь оттого и превращаемся в левшей да правшей, поскольку не делаем ничего для внутреннего равноправия. Да и во внешней жизни у нас сплошное противостояние – болеем либо за тех, либо за этих, и все у нас строго двухцветное. Так и получается, что черное вечно воюет с белым, а левому глубоко плевать на правое. Я потом много чего передумал на эту тему – и ужаснулся, каким же я был кретином! Правой рукой, скажем, держал ложку, левой – хлеб, правой – писал и рисовал, левой – скреб макушку и тер глаза, и никак эти процессы между собой у меня не увязывались. А тут появились мячики, и мироздание сразу дало крен. Потому что жонглирование требовало полной синхронности рук, и оба моих полушария начинали работать так, что жарко становилось всему телу. Если верить интернетовским статьям, нейронные структуры в эти минуты стремительно обрастали всевозможными аксонами и синапсами, и многие из занимающихся жонглированием начинали умнеть прямо на глазах. Ученые этот процесс уже и тестами доказали, и по многочисленным распечаткам томографов. А медики усиленно рекомендовали заниматься жонглированием не только малышне и пожилым людям, но даже тем, кто страдал какими-либо расстройствами головного мозга. Представляете? Больным ДЦП – и тем прописывали жонглирование! Еще и глаза тренировались бешеным образом. Правда, правда! Я и словечко интересное тогда узнал – аккомодация. Иначе говоря – способность глаза фокусироваться при взгляде на далекие и близкие объекты. Что-то там связанное с эластичностью хрусталика и цилиарными мышцами… Вот эти самые мышцы жонглирование и тренировало. И хотя со зрением у меня проблем не было, мячики по любому оказывались тем средством, в котором я так нуждался. Тайный эликсир от тупости и медлительности!

Понятно, я начал таскаться за Сергуней, выпытывая секреты жонглирования. Он охотно показывал и делился, а я уже дома до седьмого пота пытался реализовывать его советы в жизнь. Тут-то и пригодилась моя «упертая система». То, на что другие тратили неделю-две, не давалось мне вовсе, и потому я не торопился. Месяц или год – какая, собственно, разница? Я точно знал, что буду корпеть до тех пор, пока что-то у меня не станет получаться, пока не вырастут нужные аксоны с дендритами, пока не добьюсь того, чего хочу. Понадобится год – не страшно, а могу и пять лет потерпеть. Поскольку глаза боятся, руки делают, а дорогу осилит идущий – и так далее. Чаще других ребят я стал забегать в цирк, чтобы поглазеть на Серегу и его друзей жонглеров. Заходил и к Тихону на репетиции, где он мячи ловил двумя лапами и на велосипеде ездил. Очень меня тогда поразило его умение! Ведь если медведь способен обучаться, я-то, скажите на милость, чем глупее! Сидя за компьютером, вместо игр я скачивал ролики с виртуозами колец и шаров, запирался в комнате и, пока никого дома не было, начинал свои сумасшедшие тренировки. На все эти занятия у меня уходила уйма сил, времени и нервов. Руки от усталости немели, а по полу мои мячи стучали так, что соседи начинали ответно барабанить по батареям. Десятки раз мне хотелось реветь от обиды за свои неумелые руки-крюки. Другой бы сто раз бросил эту затею, но я уже знал: система – это система, и пословица про терпение и труд была придумана именно для таких сундуков, как я.

Битых два месяца у меня ничегошеньки не выходило, а потом… Потом будто и впрямь в голове что-то проключилось – те самые два ядра, которые, наконец-то, зашуршали и заработали. И три моих мячика начали перескакивать из ладони в ладонь, а я даже толком не понимал, как это у них получается. Так или иначе, они перестали падать. Ну, то есть, падали, конечно, но я уже мог вести настоящий боевой счет, подбрасывая их сперва по три и четыре раза, а после по пять и по шесть – и так далее. Я и в цирке не постеснялся продемонстрировать свои успехи Сергуне. И Витьке наконец-то показал, чему научился. Если Серега мои успехи оценил весьма скупо, то Виктор был в полном восторге. Вдвоем мы тогда скормили старому Тихону целуя связку бананов. Я кучу денег на эти бананы потратил – точно именинник какой. Угощал всех своих друзей, цирковых работников и, конечно, старого Тихона. Уж не знаю почему, но бананы он просто обожал, а кормить животных нам тогда уже разрешали. Не с рук, конечно, а с помощью специального совка. Кладешь на него еду – открываешь специальный поддон и просовываешь в клетку. Другие-то старого медведя уже не очень баловали, а нам он нравился – огромный, меховой и совсем даже не злой. Только вот грусть у него в глазах стояла. Иногда даже слезы настоящие. Он точно предчувствовал свое скорое будущее. Василий, помощник дрессировщика, нас тогда постоянно предупреждал, что зверь – это всегда зверь, а уж в компании с медвежьим племенем расслабляться и вовсе нельзя, но я почему-то верил, что запросто мог бы кормить Тихона с рук. Нет, правда, он нам по-настоящему радовался. Едва завидев, тут же косолапил к прутьям, шумно втягивал ноздрями воздух и даже вроде как улыбался. Не рычал, а похрюкивал этак довольно. А несколько раз на задние лапы вставал – чтобы, значит, быть вровень с нами. И не просто вставал, а вполне свободно перемещался – мишка-то был цирковой! Мы вправо шагали – и он туда же, мы влево – и он в ту же сторону. Словно игру в пятнашки затевали. И мне в такие минуты чудилось, что для Тихона такое хождение было ничуть не легче, чем для меня мое жонглирование. Значит, и у него по всем меркам был не просто медвежий ум, а свой особый двухядерный – с новой тактовой частотой и так далее. Я и жонглирование первый раз продемонстрировал не Сереге с Витькой, а именно ему. Сам не знаю, почему так вышло. Но Тихона я не стеснялся и точно знал, что ни ехидничать, ни смеяться он не будет. И он, действительно, оказался расчудесным зрителем: сидел в свой клетке совсем как человек и внимательно следил за моими бросками. Хлопать – не похлопал, но головой своей покачивал, как мне казалось, весьма одобрительно.

Все это было чудесно, но очень скоро завершилось. По неведомым причинам в цирке сменилось руководство, и новый директор, крикливый, энергичный, с круглым таким животиком, стремительно взялся менять администрацию – кого-то уволил, кого-то зарплатами приструнил, ну, а нас, как посторонних и малолетних, попросту приказал выставить вон, строго-настрого запретив пускать в служебные помещения. Мы-то ладно, но и Сергуне нашему указали на дверь! Он, конечно, связи со своими друзьями жонглерами не терял, но все равно очень переживал. И именно от него мы вскоре узнали, что от Тихона новая администрация хитроумно избавилась. По сведениям, которые раздобыл Серега, циркового ветерана сплавили не в заповедник и не в зоопарк, его продали каким-то ханыгам на притравочную станцию. При этом цирк в лице животастого директора еще и хорошо заработал, хотя денежная сторона нас как раз не интересовала. Нас волновала судьба Тихона – верного циркового ветерана и моего первого зрителя. Во всяком случае, что такое притравочные станции, мы уже знали, как знали и то, что звери, оказавшиеся там, долго не живут.