Эльдар Ахадов - На семнадцати языках. Переводы произведений Ахадова

Однажды мои стихи спасли меня от рабства, а может быть, и сохранили жизнь… Это было очень давно, в предгорьях Памира, в Таджикистане, где только что отгремела гражданская война. Я случайно оказался в руках вооружённых моджахедов, собиравшихся перейти реку Пяндж и доставить контрабандные товары в Афганистан. Они чрезвычайно обрадовались своей удаче в моём лице.

Их переводчик объяснил мне, что меня собираются завернуть в ковёр и перевезти через Московскую погранзаставу на реке Пяндж, чтобы выгодно продать в рабство в Кандагаре.

Что я мог? Ничего. От безысходности и отчаяния я начал читать свои стихи. На русском, разумеется. Конечно, они, кроме переводчика, не понимали ни слова. Но догадались, что это не обычная речь. Переводчик спросил меня, чьи это стихи, и я ответил, что мои. Следом всё вдруг изменилось в их поведении. Меня в итоге отпустили, да не просто отпустили, а прежде того расстелили передо мной дастархан (подобие скатерти-самобранки, расстилаемой на полу) с пловом, чаем и восточными яствами. И проводили, как уважаемого человека, до того дома, где я перед этим находился…

Долгое, очень долгое время я не мог ни понять, ни объяснить себе столь странного изменения в поведении моих «тюремщиков». Пока не обнаружил аналогичного случая, изучая историю жизни Лермонтова на Кавказе. Говорят, на Востоке, в горах, легенды живут долго. Гораздо дольше людей. Всем известно, что Лермонтова сослали на Кавказ за правдивые, обжигающие душу строки стихов о смерти Пушкина. Его отправили на войну с горцами, надеясь, что живым с войны он уже не вернётся. И Лермонтов тоже понимал, для чего его отправляют. Но он был не из тех, кто кланяется пулям в бою или прячется за спины солдат, он и в сражении оставался самим собой, втайне полагая, что однажды его действительно убьёт меткий противник. Может быть, поэтому у него столько печальных стихов о неизбежной смерти в бою. Лермонтов был фаталистом.

Перед боем он надевал красную рубашку и, как фаталист, искал смерти. Но каким-то образом горцам заранее стало известно, кто перед ними. Врага на Востоке ненавидят, но поэтов чтят за их живое слово, за голос народа, звучащий в их голосах, чтят в особенности тех, кто пострадал за правду. Лермонтов бросался в самую гущу боя и, конечно, не подозревал, что в это самое время командиры горских отрядов кричали своим стрелкам: «Видите вон того русского офицера в ярко-красной рубахе? Того, кто впереди, на виду? Не стреляйте в него. Это – поэт!»

«Харам!» – кричали они своим бойцам, и те намеренно стреляли мимо Лермонтова. «Харам» – означает «табу», запрет, смертный грех перед Богом.

В представлении горцев Лермонтов был ашугом, так называли на Кавказе странствующих поэтов и менестрелей. Ни одна пуля так и не задела Михаила Юрьевича ни в одном сражении, ни в одной стычке. Поэтов на Востоке не убивают, даже во время войны. Этот мудрый восточный обычай, вероятно, сохранился до нашего времени у некоторых афганских племён: ни при каких обстоятельствах нельзя трогать дервишей и поэтов, ибо Аллах накажет. Именно это правило и спасло меня при встрече с отрядом моджахедов. Поэтов трогать нельзя. Харам!

Кстати, именно это слово повторял своим мучителям перед смертью Муаммар Каддафи. Но это не возымело на них никакого действия. То ли в Ливии было уже иное время и прежние обычаи порядком забылись, то ли Каддафи не признали поэтом…

Bir gün şeirlərim məni qul olmaqdan xilas etdi. Bəlkə də «o gün şeirlərim həyatımı xilas etdi», desəm daha haqlı olaram.

Bu hadisə lap çoxdan Pamir dağlarının ətəyində, Tacikistanda baş verib. Burada vətəndaş müharibəsi təzəcə sovuşmuşdu.

Mən Pənc çayını keçib Əfqanıstana qaçaqmal aparan müccəhidlərin əlinə düşdüm. Onlar məni tutduqlarına çox sevindilər. Tərcüməcilərinin dediyinə görə, onlar məni palaza büküb Pənc cayındaki Moskva sərhəddindən keçirib Kandaqarda qul kimi baha qiymətə satmaq fikrində idirlər.

Əlacsiz qalmışdım. Nə edə bilərdim? Heç nə! Çarəsizlikdən başladım şeirlərimi oxumağa. Təbii ki, rus dilində. Tərcüməçidən başqa heç kim bir kəlmə də anlamırdı. Ancaq, gördülər ki, bu adi danışıq dili deyil.

Tərcüməçi məndən bu şeirlərin kimə məxsuz olduğunu soruşdu. Mən dedim ki, bu mənim şeirlərimdir.

Qəfildən, hər şey dəyişdi. Məni nəinki buraxdılar, hətta qarşımda iri bir dəstərxan açdılar. Plov, çay və başqa şərq ləzizləri gətirdilər.Sonra məni hörmətlə əvvəl olduğum yerə ötürdülər. Çox uzun müddət bu insanların fikrinin qəfil dəyişməsinin səbəbini anlaya bilmirdim.

Sonralar Lermontovun həyat və yaradıcılığını öyrənərkən onun Qafqazda başına gəlmiş oxşar bir hadisəylə rastlaşdım.

Deyirlər ki, dağlarda əfsanələrin ömrü uzun olur. İnsanların ömründən daha uzun. Çoxları bilir ki, Lermontovu Qafqaza onun Puşkinin ölümü haqda həqiqət dolu ürək ağrıdan misralarına görə sürgün etmişdilər. Onu dağlara, müharibəyə yollamışdılar və əmin idilər ki, o sağ qayıtmayacaq. Lermontov bu göndərişin məqsədini özü də bilirdi. Lakin, Lermontov güllə qarşısında da əyilmədi və bir gün hansı sa düşmən əsgərinin gülləsindən öləcəyini bilərək, özünə və əqidəsinə sadiq qaldı.

Bəlkə ona görə onun yaradıcılığında döyüşlərdə qaçılmaz ölümə həsr olunmuş bir çox şeirlər var. Lermontov fatalist idi. O həmişə döyüşə getdikdə qırmızı köynək geyinib fatalist kimi ölümün qarşısına çıxırdı.Lakin, dağ döyüşçülərinə qarşılarındakı insanın kim olduğu məlum olur.

Şərqdə düşmənə qarşı amansız olurlar, lakin, şairlərə xüsusi hörmət edirlər. Onların səsində xalqın haqq səsi səsləndiyinə görə onlara xüsusi münasibət göstərilir.

Xüsusilə haqq yolunda əziyyətə məruz qalan şairlərə.

Lermontov döyüşlərin lap önünə atılırdı, lakin, bilmirdi ki, dəstələrinin başçıları döyüşçülərə belə bir əmr verirdilər.

«Baxın, o qırmızı köynəkli rus zabitini görürsünüz? Ona güllə atmayın. O şairdir!» Haram! – deyə bağırırdılar onlar. Və atıcılar qəsdən gülləni Lermontodan yan keçirdirdilər. Haram – «olmaz», «qadağandır», «Allah qarşısında günah» deməkdir. Dağ adamlarının təsəvvüründə Lermontov aşıq idi. Şərqdə səyyar şairlərə aşıq deyirlər. Heç bir döyüşdə, heç bir qarşıdurmada Mixail Yuriyevıçə bir güllə də dəymədi. Şərqdə şairləri hətta müharibədə belə öldürmürlər. Bu müdrik şərq adətidir.

Və görünür ki, bu adət bəzi Əfqan qəbilələrində indi də qüvvədədir. Şairə və dərvişə toxunan Allah cəzasına məhkumdur!

Məhz bu qayda məni müccəhidlərlə görüş zamanı xilas etdi. Şairlərə toxunmaq haramdır!

Yeri gəlmişkən, məhz bu sözü Müəmmər Qəddafi ona işkəncə verənlərə ölməzdən qabaq təkrar edirdi. Lakin, onu heç kim eşitmədi. Ya Liviyada zəmanə dəyişmişdi və keçmiş adətlər unudulmuşdu, ya da Qəddafini şair kimi qəbul etmədilər…

Посреди широкошумного моря на пронизанном солнцем и ветром каменистом и пыльном полуострове есть древнее место под названием Гала. Когда-то там, в домах из спрессованных временем окаменевших ракушек, жили люди. В их жилищах не было окон: свет проникал внутрь через сдвоенные широкие дымоходы, именуемые «дубла». Теперь на этом месте – музей под открытым небом. По каменным тропинкам между домами ходят палимые солнцем любознательные экскурсанты и бегают их неугомонные дети.

В одном из каменных дворов стоит одинокое живое фисташковое дерево. Ствол у него ребристый, кора – светло-серая, а корни уходят далеко вглубь земли… Фисташковые плоды упоминаются в Библии. Читал о том, что царица Савская обожала фисташки. Но не в этом дело. Дереву несколько сотен лет. Обратил внимание на невероятную гладкость древесного ствола, такое бывает только от бесчисленных касаний человеческих рук. Оказывается, в Гала существует поверье: если дотронуться до этого фисташкового дерева и загадать желание, то оно непременно сбудется. Дотронулся. Зажмурился. Загадал…