Соня Грин - Исповедь Обреченной

– Нет.

Я пожала плечами. Потом поставила на стол тарелку с «мишками». И чай, который сама же «нечаянно» разлила.

Кипяток добрался до джинсов Кира, и он, ойкая, отстранился от стола.

– Теперь ты хотя бы чувствуешь ноль целых одну тысячную часть моей боли. – Вздохнула я. Парень не обратил внимания на оплошность и снова сел за стол, будто бы не он только что вскочил, как подстреленный, стараясь игнорировать огромную коричневую лужу под его ногами.

– Нам всем плохо. – Проговорил он. – У тебя умерли родители. И тетя. Не нужно строить из себя несчастную, дорогая моя.

– Заметь, у тебя за этот год умерло два хомячка. А у меня за этот год, который толком не начался, прошли уже две операции на сердце, умерла тетушка, а еще я иногда передвигаюсь не на двух конечностях, а на четырех. И конечно, ты же у нас самый несчастный!

– Луиза!

– Что – «Луиза»?! Хватит ставить меня в нормы привычного, ты мне не мама и не нянька, черт возьми! – я грохнула кулаком по столу, – это теперь моя жизнь, вали отсюда к чертовой матери, не хочу тебя видеть!

Ну вот опять. Хорошо посидели. Хороший вышел разговорчик.

Кир выбежал из коттеджа прочь, и я услышала, как он газует на своем мопеде, загребая под себя хлопья снега.

Почему-то со смертью родных наша дружба стала медленно рушиться. Погибать, вянуть, как цветок – как там это говорится модно? – одним словом, я поняла, что так ничего не выйдет. Нельзя жить, не имея смысла.

Можно только существовать.

И то – на грани.

3 марта

17:10

Два месяца с того, как тётушка моя не получает зарплату, уже прошли, а деньги кончились вопреки всем законам физики.

Я оббегала весь коттедж, выдвигая ящики и ящички, ища закладки с деньгами. В пачке с шоколадными шариками нашлись три тысячи (откуда они там), в комоде с украшениями – еще пять, и, наконец, в бачке для туалетных принадлежностей (а тетушка все-таки изобретательная, однако) – последние сорок.

Я посчитала примерную сумму за налоги и сделала выводы, что каждый месяц мне придется платить около девяти с лишним тысяч за воду, газ и все сопутствующие. И это еще не считая расходы на еду и средства существования!!!

Последняя оплаченная квитанция четко гласила, что в общей сумме начислялось девять тысяч восемьсот рублей и тридцать две копейки.

Если я буду платить по девять тысяч в месяц, то смогу продержаться на эти деньги примерно три с небольшим месяца – как раз столько, сколько мне нужно для того, чтобы найти себе работу.

То есть, работу, вообще-то – громко говоря. Все, на что я могу рассчитывать – грязная подработка в роли посудомойки в кафе или кассирша в «Бургер Кинге», которая будет все триста пятьдесят шесть дней в году, двадцать четыре часа в сутки, шестьдесят минут в часу и шестьдесят секунд в минуте смотреть на кислые мины покупателей. И оно мне надо?

Дома я нашла омлет недельной давности, виноградный сок, и решила, что на перекус мне это сгодится. Но еда дальше горла почему-то не лезла.

Наверное, потому что я представила, что будет, если я останусь без денег…

Буду каждый день рисовать огроменные круги под глазами, одеваться в нищенку и идти на станцию побираться с грустными щенячьими глазками… А потом приходить домой, стирать свой грим и радостно восклицать: «ура! Я заработала сорок восемь рулей и ноль одну копейку, на целый месяц хватит!».

А потом когда-нибудь власти наконец-то проснутся, и увидят, что на станции ходит какая-то странная бабка с протянутой рукой. И они эту «бабку» задержат, выяснят, что, в общем-то, этой «бабке» лишь восемнадцать лет, и посадят в тюрьму, где выдают мороженое бесплатное.

Какая-то зловещая перспектива все-таки. Тюрьма, конечно, это плохо, но зато там-то как раз и обеспечивают на деньги государства.

Я кое-как справилась с соком, и решила, что омлет подождет до завтра. Сходила в душ, почистила зубы и взвесилась. За два месяца потеряла шесть килограмм – то ли от стресса, то ли из-за порока, а то ли из-за того, что за шестьдесят с небольшим дней съела меньше половины нормы.

Я легла спать в половине двенадцатого, хотя совсем не чувствовала себя уставшей.

И легла спать не у себя – в тетушкиной комнате…

9 марта

15:24

Пару дней назад я смогла оплатить все квитанции и снова начать существовать как мирный человек. Все, казалось, шло хорошо, пока я не посчитала остаток суммы и не пришла к выводу, что, в общем-то, у меня осталось всего двадцать тысяч из сорока восьми. Двадцать восемь тысяч всего лишь за газ, свет, воду и прочие услуги – можете себе представить?!

А это натолкнуло меня на мысль, что мне нужно начать зарабатывать.

Кир не звонил.

С того дня, как мы поссорились за этим столом в этой кухне, он ни эсемесочки не сбросил мне даже. В основном, потому, что родители приучили его к христианскому воспитанию, что пагубно отразилось на его и без того чудн о й психике. Садишься за стол – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная. Выходишь из туалета – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная. Ложишься спать – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная.

Ужас!

Вот поэтому он и решил, что прощение первым ему просить необязательно, иначе на него свалится вся кара небесная.

Я посчитала примерное время его молитв, если учесть, что молится он всегда и везде, и пришла к выводу, что молится он уже добрых шесть лет, десять месяцев, три недели, четыре дня, двадцать один час, тридцать шесть минут и девять секунд. Без перерыва. Поэтому, когда мои руки потянулись к телефону, я решила, что пусть идет он лесом, я и сама справлюсь – больно же мне надо занимать у него денег. И вообще, больно мне надо с ним дружить, с этим садистом.

Хотя нет – дружить-то надо, ведь тогда я а) либо умру из-за недостатка денег на лекарства, либо б) окончательно поеду кукушкой из-за недостатка друзей.

Короче, после пятнадцатиминутных колебаний, я решила позвонить ему…

В трубке долго шли гудки, а когда сигнал наконец появился, я услышала очень, очень омерзительное чавканье. Я еле удержалась, чтобы не фыркнуть.

– Привет.

– Привет, – ответил мне совсем недружелюбный голос. – Что-то случилось?

– Нет…

– Отлично. Тогда пока?

Было видно, что эта старая кривляка все еще дуется на меня из-за произошедшего. Эй! Он сам виноват! Как бы там ни было, я впервые за все свои восемнадцать лет решила не заходить с тыла, а поэтому проблеяла:

– Прости меня.

Долгое молчание.

– Ты прощена.

И все!

Я так рассвирепела, клянусь, что готова была плеваться! Я тут распинаюсь ему и прощу искреннее прощение, а взамен что – спрашивается, – получаю? – ничего!

– Мне нужно найти работу, Кир, – наконец не выдержав, взвыла я. – У меня осталось всего лишь двадцать тысяч, а я только за одни услуги плачу больше в два раза! Мне нужно срочно устроиться работать!