Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»

Под полом бушевал поток. Сквозь щели проникал сырой запах ила и грязи, гнилые доски прогибались и скрипели так, что…

Тр-р-рах! Правая нога Миккеля провалилась. Он услышал крик Туа-Туа и почувствовал, как острые щепки впиваются в кожу. Словно пила прошлась по колену — тому самому, которое Эббер крюком зацепил.

Из тумана перед его глазами вынырнула рука Туа-Туа:

— Скорей, Миккель! Он просыпается!

Миккель оперся ладонью и рванулся. Есть! Колено горело, как ошпаренное, и он сильно прихрамывал, догоняя Туа-Туа.

— Ах вы, крысы проклятые!..

Огромный башмак пролетел возле самой головы Миккеля и грохнул о стену. Ба-ам-м! Туа-Туа захлопнула дверь.

Миккель подтолкнул задвижку.

Цыган заколотил кулаками по доскам:

— Откройте, козявки, не то я… не то!..

Но голос его звучал очень жалобно. А Миккель уже бежал через двор, через балку — в конюшню!

— Ну, ну, Белая Чайка… — бормотал он, возясь с цепью. — Узнаешь меня теперь?.. Славная моя!.. Все в порядке, Туа-Туа?

— Да, да, живей, он ломает дверь!

— Приготовься, Туа-Туа, сейчас!

Миккель вскочил на спину лошади — будь что будет! прильнул к ее дрожащей шее и крикнул:

— Но-о!

Одним прыжком Белая Чайка перелетела через балку.

Дождь хлестнул Миккеля по лицу — ничего, зато Чайка с ним и слушается его, как прежде. Он схватил Туа-Туа за руку и помог взобраться на лошадь.

— Дверь… сломал… — выдохнула она ему в затылок. Гони, Миккель!

Миккель рывком повернул лошадь, и они помчались к мосту. Цыган бежал к реке.

— Скорей, Белая Чайка, скорей!..

Старые доски на мосту жалобно застонали под копытами. Новый возглас Туа-Туа заставил Миккеля еще сильнее сжать каблуками потные лошадиные бока.

— Ой, Миккель! Он чуть не упал…

Но Цыган в последний момент удержался. Взмахнув руками для равновесия, он прыгнул вниз к бурлящему потоку. Еще прыжок — босые ноги Цыгана уверенно несли его вперед по камням, через реку.

Миккель обмер: Цыган бежит напрямик, хочет перехватить их!

— Белая Чайка, милая, хорошая… Скорее, скорее!..

И тут Цыган поскользнулся. Они увидели, как он ударился о гальку лицом и грудью. Течение потащило его за собой к водоскату, но он встал на колени и успел схватить корни на берегу.

А Чайка уже вбежала в лесок. Молодец, Белая Чайка!

Вдруг от реки донесся пронзительный, резкий крик:

— Сирокко!

Чайка вздрогнула всем телом.

Миккель нагнулся к лошадиному уху:

— Не бойся, Белая Чайка. Скачи скорей!

Но лошадь уже замедлила бег. Она трясла головой, точно невидимая рука держала ее за гриву.

— Сирокко, Сирокко!.. — звал голос с реки, уверенно, властно.

Передние копыта взлетели вверх, грива белым пламенем окутала лицо Миккеля. Лошадь сделала полный оборот и пошла, наклонив голову, к человеку, который лежал на прибрежной траве.

— Сирокко, Сирокко!

Миккель бессильно съехал с лошадиной спины на землю. Бежать! Но ноги точно отнялись. Цыган по-прежнему лежал на траве. Смуглое лицо исказилось от гнева, на щеках блестели капли… но не дождя и не пота.

— Кыш, букашки! — Он угрожающе похлопал ладонью по ножнам. — Али ножа захотелось отведать?

И тут раздался голос Туа-Туа, такой уверенный и спокойный, что Миккель даже удивился:

— Где ты ушибся?

— А тебе что! — Лицо Цыгана скривилось в гримасе. — Забыла, что я детей ем?

— Ногу, да?

Видно, было что-то такое в ясных зеленых глазах под мокрым рыжим вихром, отчего у Цыгана пропала охота огрызаться.

— Вывихнул! — буркнул он. — И нога, и сам — все не так…

Туа-Туа присела на корточки и осторожно коснулась распухшей ступни.

— Надо вправить ее, — сказала она.

Белая Чайка стояла неподвижно, над гривой поднимался пар.

Цыган сердито отвернулся:

— Не прикидывайся, что смелая! Небось сердце в пятки ушло.

— Раз Чайка тебя не боится, то и мне бояться нечего, ответила Туа-Туа.

— А ты, Колченогий? — Цыган сорвал пучок травы и кинул в Миккеля.

Миккель словно очнулся от кошмара.

— Лошадь твоя? — спросил он.

Цыган перевел взгляд с Миккеля на Белую Чайку:

— Скажи сама: чья ты, Сирокко?

Лошадь опустила шею и толкнула его мордой в плечо.

— Видал, Колченогий! — Цыган попытался встать, но скривился и снова лег. — Пять лет назад, когда мы приехали в Льюнгу, Эббер отдал ее мне. За ним деньги оставались, мое жалованье. Обещал смотреть за ней, пока я вернусь. Сам знаешь, как он свое слово сдержал.

Миккель изо всех сил глотал, не пуская слезы на глаза.

— Мы… мы поможем тебе добраться до Льюнги, — произнес он, нахмурившись. — С одним условием. Что ты пойдешь к Синтору и признаешься, как воровал овец и переправлял к Эбберу под видом лам.

Цыган уставился на Миккеля, будто на привидение.

Потом громко расхохотался.

Постоялый двор купался в солнечных лучах. У причала перекликались куликисороки, в вереске сновали серыми комочками черноголовые гаечки, над крышей летали, посвистывая, скворцы.

Чудесный день! А в доме ничего не замечали…

Боббе лежал в каморке, скулил и отказывался есть и пить.

— А ну как он фортель какой выкинул из-за этой девчонки! — причитала бабушка.

— Чепуха, он же взрослый парень, соображает уже! — отвечал Миккельсон-старший и в десятый раз шел на пригорок звать Миккеля.

Стрелки на заморских часах еле ползли. К полудню солнце спряталось в грозовые тучи. Пророкотал гром, хлынул дождь, и по склонам Бранте Клева побежали мутные ручейки.

Бабушка сидела у окна и смотрела, как пузырится море от ливня.

— И вздую же я его, оболтуса, когда вернется! — приговаривала она, утирая слезы. — Господи, неужто в море ушел?

Она пошла за утешением к сыну. Петрус Миккельсон сидел, как обычно, в своей каморке, но на этот раз забыл запереть дверь.

— Это… это что же такое? — ахнула бабушка, переступив через порог.

На столе стоял красавец бриг с полной оснасткой, чуть побольше аршина в длину. Бабушка прищурилась и нагнулась к самой корме, прочесть название.

— «Три лилии»…

Петрус Миккельсон обнял ее:

— Вот именно, мать, «Три лилии»! Жаль, я не показал его Миккелю вчера. Может, он не…

— Что ты, Петрус Юханнес! — всхлипнула бабушка. Неужто думаешь, он взаправду?..

Миккельсон-старший почесал Боббе за ухом.

— Раз Боббе здесь, то и он вернется, — сказал он.

В этот вечер бабушка выпила ячменного кофе больше, чем обычно, а от каленого ячменя снятся дурные сны. Бабушка металась на кушетке; ей мерещилось, что Миккель идет к ней в больших сапогах и клеенчатой зюйдвестке, изпод которой торчит желтый вихор. Дул сильный ветер, и половик качался, будто корабельные сходни.

«Пришлось, волей-неволей, идти в моряки», — сказал Миккель в бабушкином сне.