Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»

АКРОБАТСКИЙ И БЛОШИНЫЙ ЦИРКУС

ЭББЕРОЧЕНКО И ЯКОБИН САМЫЙ ЖИРНЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРА

Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.

— «Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком», — благоговейно прочитал он.

— Со звуком? Это как же? — удивилась Туа-Туа.

Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.

— Последнее выступление в Льюнге, — грустно сказал Якобин.

Эббер неуклюже поклонился:

— Пользовал огромный успех во все столицы Нового и Старого Света. Что могу еще служить, господа?

Петрус Миккельсон спрятал жилет с золотыми нашивками под куртку:

— Отнесу священнику, что он скажет.

Вдруг плотник Грилле, который все это время сидел на лесенке и чесался, вскочил и выдернул ружье из куста.

— Ох, я болван! — вскричал он. — Сижу тут, а ведь сегодня должен прийти капитан Скотт!

Всю дорогу в ушах Миккеля звучали слова Грилле. И чем больше он думал о кораблике в каморке отца, тем сильнее расстраивался.

Как будто отец хотел показать, что Миккель только на то и годится, чтобы пускать игрушечный кораблик на озере в клевском лесу. Куда, мол, тебе, хромому!

И уж что скрывать: в правом башмаке до того ныло и стучало, что вся Льюнга, наверное, слышала и смеялась.

В такие минуты, как никогда, нуждаешься в друге, который мог бы тебя понять. А коли есть хромая цирковая лошадь, то лучшего друга и не придумаешь.

Миккель шмыгнул прямо в конюшню, но Белой Чайки не было на месте.

— Господи, совсем забыла тебе сказать, — успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню. — Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. «Езжай, говорю, верхом». Насчет работы отправился.

«Езжай!» Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?

Миккель сидел у стола и жалел себя. В руке у него был кусок мела, но, как он ни пытался нарисовать коня с головой и хвостом, все бриг получался. Тогда он достал складной нож и перечеркнул все. Три раза. Прощай, «Три лилии»!

Прощайте, все мечты!

Зато у бабушки настроение было отменное. В сети Петруса Миккельсона попалась камбала — наконец-то будет добрый ужин, а то все тюря да тюря! А глаза… что ж глаза — у бабушки появилась помощница, Доротея Эсберг!

Туа-Туа нащепала лучины и растопила плиту. Туа-Туа очистила рыбу и нарезала петрушки. Туа-Туа подняла крышку и сказала, что уха кипит хорошо.

— Картошку как варить — в мундире или почистить?

— Почистить! — ответила бабушка.

Вот благодать-то, сиди да распоряжайся!

Тетушка Гедда сидела в качалке, прямая как палка, и не могла надивиться на Туа-Туа. Время от времени она бормотала:

— Вот так-так! Что скажешь, Гедда? Думала ли ты, гадала ли?.. И посолить не забыла, и на ногу легка, козявка, и все-то у нее в руках горит!

Старая Гедда сняла очки и вытерла глаза: что за наваждение, слезятся, да и только.

— Простыла, видать! — пробурчала Гедда.

Она всегда так говорила, когда волновалась.

А из кастрюли распространился по всей кухне такой заманчивый запах, что она не усидела и пошла к плите снять крышку совсем. Ну и, конечно, засунула куда-то очки, так что сам черт не найдет. Кончилось тем, что тетушка Гедда едва не свалила часы и шкафчик с посудой.

Бабушка возмутилась:

— Нетто не видишь?

— Без очков ни на шаг! — ответила тетушка сердито и чуть не села мимо качалки. — Где мои очки, Туа-Туа?

Но бабушка уже нашла их — они лежали возле сахарницы и нацепила на нос. Нацепила, раскрыла Миккелево «Естествознание» и давай читать:

— «Свиней держат так же, как домашних животных, хотя они глупые, ленивые, некрасивые с виду и только знают, что спать да есть. Самца называют хряком, самку — свиньей, детенышей — поросятами».

Четыре года не могла ни единой буковки различить и вот вам, пожалуйста!

— Вижу! — вскричала бабушка, сдернула тетушку Гедду с качалки и закружилась с ней так, что все половики в кучу сбились. — Вижу! Вижу!..

— Сразу слышно! — тяжело дышала тетушка. — Хоть уши затыкай.

Потому что, если человек каждый день курит из трубочки можжевельник, то голос у него делается хриплый-хриплый.

А только кто не порадовался бы, слушая, как бабушка поет:

Даже тетушка Гедда и та заслушалась. Ведь этот же самый стих пели в Дании — в Орхюсе и в Эсбьерге!

Тетушкины губы зашевелились сами собой, на глазах выступили слезы: родная Дания, лен на полях, аисты на речке…

Петрус Миккельсон вошел со двора с ломом в руках и тоже загорланил. Почти на тот же лад, только слова другие:

Лом он бросил за деревянный ящик.

«Бушует шторм! — презрительно фыркнул про себя Миккель. — В тесной комнатушке, где только один корабль и тот игрушечный, чуть больше аршина в длину!..»

«Не-ет, — подумал он. — Вот придет капитан Скотт, только меня и видели!»

Что, если подложить кусочек кожи в башмак, может, никто и не заметит заячьей лапы? Он мысленно повторил, что собирался сказать: «…а если команда уже набрана, то я готов картошку чистить или что угодно без жалованья первые шесть месяцев…»

Тетушка Гедда, тяжело дыша, опустилась на качалку и посмотрела на Туа-Туа.

— Теперь разве что музыки недостает, — сказала она своим обычным, скрипучим голосом. — Совсем запамятовала: орган-то я ведь привезла. На пустоши стоит. Заберите для Туа-Туа, как уеду.

В кухне воцарилась мертвая тишина. Глаза Туа-Туа стали большие-большие, чуть не с блюдечко.

— Что глаза таращишь? — буркнула тетушка Гедда. — Неужто трудно в честь отца хоть «Ютландскую розу» выучить?

— Но… как же… — И Туа-Туа бросилась в объятия старой Гедды.

— Ну-ну, дитя мое, ты уже большая! — пробормотала тетушка. — Старые девы — слепые курицы. Им бы всем головы оторвать!

— И вовсе я не большая! — ревела Туа-Туа.

— И вообще, дикая жимолость плохо приживается в Эсбьерге. — Тетушка Гедда часто заморгала и высморкалась. — Люди говорят, ей особый ветер нужен… Да вытри ты слезы, какую мокроту развела!

— А ты будешь приезжать нас проведывать? — всхлипнула Туа-Туа.

— Каждую весну, как лед сойдет. — Тетушка Гедда нагнулась и прошептала на ухо Туа-Туа. — Мне обещан бесплатный проезд туда и обратно.

Тем временем Миккель зашел в каморку и появился оттуда с отцовой бескозыркой на голове. Из дыры сбоку торчал упрямый светлый вихор.

— И далеко ты собрался? — спросил отец.

— Скотта повидать, — угрюмо ответил Миккель. — Хочу на его бриг наняться… — Он повернулся к Туа-Туа; уши его слегка порозовели. — Ничего не поделаешь, Туа-Туа. Нельзя мне на берегу засиживаться. У меня от этого зуд во всем теле.