Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..

— Что с тобой, Рахиля? — спросил я, бросившись к ней.

Я протянул руки, чтобы помочь Рахиле подняться, но в последний момент чего-то испугался и не прикоснулся к ней. Скорее всего, меня заставили оробеть её глаза, широко раскрытые, устремлённые на меня в упор. Они были полны слёз.

— Что случилось? — снова спросил я.

— Ничего! Пусть тебя это не беспокоит!..

— А почему же ты плачешь?

— И не думаю.

Закусив губы, Рахиля встала. На её побледневшем лице было страдание. Но она не застонала. Сильно хромая, пошла по тропинке. Вскоре её силуэт пропал среди камышовых зарослей и тальника.

Я подошёл к берегу и смотрел со стороны, как мальчишки вылавливают руками оглушённую рыбу. В другое время, может, я и сам бы разделся и плюхнулся в воду, шарил бы под корягами рукой и выбрасывал на берег добычу, а сейчас мне всё это было неинтересно. Досадно как-то стало от всего, что мы творим. Ребята восторженно кричали, визжали, если кому-то удавалось ухватить за жабры рыбу покрупнее. Меня их голоса почему-то стали раздражать. Мне вдруг почудилось, что я неожиданно сделался взрослым. Подумалось, что мои сверстники в этот момент где-то в другом месте заняты иными делами, куда более важными.

Я с силой пнул корзину. Она вместе с нашим добром свалилась к воде. Я обвёл строгим взглядом ребят, изумлённо вытаращившихся на меня, и тоном взрослого сказал:

— Эй, пескари, ну-ка, вылазьте из воды! Пора домой!

В этот момент из-за камышей появился высокий человек в поношенной красноармейской форме. Его скуластое лицо и руки были коричневы от загара. Приблизившись, он поздоровался и внимательно оглядел нас. Присел на ствол поваленного дерева и, ударяя прутиком по сапогу, спросил:

— Из какого вы аула, ребятки?

Я хлопнул себя по груди, ткнул кулаком Калимуллу, кивнул на Ибрагима:

— Мы из Донбасса, абый.

— Они в гости приехали, Харис-абый, — уточнил Галимджан.

— Вот как, гости, значит… — Сердитое лицо незнакомца смягчилось. — Остальные все апакайские?

Галимджан кивнул.

— А ты, братишка Галимджан, показал приезжим ребятам свои родные места?

Галимджан отрицательно покачал головой, потом буркнул, потупясь:

— Нет ещё, не успел.

— Надо было с этого начинать. Тогда бы всё успел. Ну ничего, лучше поздно, чем никогда. Теперь покажешь, — сказал Харис-абый, добродушно улыбаясь. Его морщинистое лицо разгладилось, и он показался мне совсем молодым.

В ивовых зарослях время от времени робко щёлкала и попискивала пеночка, прощалась с клонящимся к горизонту солнцем. Накалясь за день, оно расплавилось и растеклось алым заревом в полнеба. В прибрежных кустах щебетали и возились воробьи, перепрыгивая с ветки на ветку, — устраивались на ночлег. Где-то вдалеке, у леса, куковала кукушка.

Харис-абый встал и, приставив ко рту ладони, закричал по-мальчишески задорно:

— Эге-ге-э-эй!!!

Ему троекратно откликнулось эхо, перескакивая с одного берега Ушны на другой.

— Эх, хороша наша сторонушка! — сказал красноармеец. — Если бы от меня зависело, каждый уголок здесь, каждый кустик, каждое деревце я бы сохранил навечно такими, какие они сейчас. Однако… — его взгляд задержался на Галимджане, — как вы ловите рыбу, джигиты? Не мордушкой ли?

— Не, мы без мордушки обходимся, — сказал, горделиво выпячивая грудь, Ибрагим.

Галимджан ткнул его в бок, чтобы он помалкивал. Но тот, дурень, видать, ничего не понял.

— А чем же, удочкой? — спросил Харис-абый.

— И без удочки! — воскликнул Ибрагим.

— Вот это да! Странно…

— Лезем в воду и собираем руками. Она сама наверх всплывает, говорит: «Пожалуйста, хватайте нас и варите из нас уху!»

Мальчишки засмеялись. Им понравилась шутка Ибрагима.

— Так-так… глушите, значит?

— Глушим.

У самого берега, слабо пошевеливая хвостами, трепыхалось несколько полуживых рыб. Над рекой низко проносились ласточки. Чуть прикоснувшись к воде грудкой, взмывали кверху. В их тревожном щебете мне послышался укор.

Харис-абый подошёл к краю берега, стал вглядываться в воду. Потом перевёл взгляд на нашу корзину. На его лбу опять пролегли строгие морщины. Он вернулся к упавшему дереву, сел и начал разуваться.

— Рассказать вам кое-что? Будете слушать? — спросил он, медленно разматывая портянку.

— Расскажите, Харис-абый! Расскажите!.. — раздались голоса со всех сторон.

Мы даже забыли про рыбу. Приблизились к нему, расселись — кто на коряге, кто на камне, а кто просто на траве.

Харис-абый опустил ступни в воду, поболтал ими.

— Вы думаете, я стану рассказывать про военную службу? Ничего подобного. Послушайте-ка лучше вот о чём… — Харис-абый внимательно оглядел нас.

В его погрустневших глазах я заметил укор. Мне сделалось неловко, и я отвернулся. Уж лучше бы он начал кричать на нас, ругаться последними словами, чем этак смотреть, как на лоботрясов и бездельников, не знающих к чему руки приложить.

— Поглядите во-он туда. Видите старые постройки? — сказал Харис-абый, показывая рукой за луга, раскинувшиеся по ту сторону реки. — Левее от них среди сосен — большой розовый особняк. Видите?..

— Это имение бывшего помещика Фадеева, — заметил Галимджан, решив блеснуть своей осведомлённостью.

— Верно, — подтвердил Харис-абый. — Фадеев это имение уже позже купил у доктора Бланка. Но не это важно… Сюда часто приезжал на лето… Кто вы думаете? Володя Ульянов. К доктору Бланку, к своему деду.

— Ленин? — вырвалось у меня.

— Да, тот, который спустя много лет стал Лениным.

— И он, может, стоял на этом самом месте, на котором сейчас стоим мы?

— Конечно. Когда он был мальчиком, ходил по берегам Ушны с удочкой. А позже, когда уже стал студентом, его сослали сюда царские власти. И тогда на тихом, безлюдном берегу Ушны он мог уединяться с книгами.

Харис-абый с упрёком посмотрел на Галимджана. «Ты, оказывается, даже об этом ещё не поведал своим гостям!» — говорил его взгляд. Он рассказывал тихим, глуховатым голосом, а мы слушали, позабыв, ради чего пришли в этакую даль.

Оказывается, когда-то Володя Ульянов, как и мы, ходил по этим местам. Он научил местных ребятишек играть в городки и в лапту. В Ушне он купался, валялся на горячем песке. Наверно, эти берега, и сочный зелёный луг, и вон те старые сосны хорошо помнят резвившегося здесь юношу с рыжеватыми волнистыми полосами. Умели бы они разговаривать, сколько интересного могли бы нам поведать!..

Заворожённо смотрим мы на две склонившиеся друг к другу сосны, что возвышаются над лужайкой. Может, Володя Ульянов спускался к этому месту вон по той тропинке, еле приметной полоской виднеющейся среди травы? Может, прилегши на этой лужайке, на которую солнце так обильно льёт свои лучи, он предавался великим светлым думам? Может, как раз на этом месте он встречался с крестьянским сыном Бахавием, который, сдвинув на затылок шапчонку, рассказывал ему о своём житье-бытье, певал свои грустные песни: