Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

— На!

— Миллиард? Это десять миллионов?

— Да нет — и в сто не уберешь. И вот держат валютчики и спекулянты в сундуках и погребах два миллиарда рублей золотом. Сколько заводов и фабрик можно поднять из развалин на эти денежки, сколько голодных накормить!

Сурмач почувствовал, что его грудь наполняется неутолимой жаждой действия. Вот с таким чувством он давал лошади повод, устремляясь в атаку. Шашка еще в ножнах, до противника — еще далеченько. Но Аверьян мыслями уже весь там, где клубится под копытами вражеских коней густая, въедливая пыль, застилая четкую видимость, оповещая в то же время округу о грядущем… Кавалерийская атака начинается не с того момента, когда выхватываешь шашку из ножен, а тогда, когда ты понял, что встречный бой неизбежен, и весь внутренне подобрался, приготовил себя и коня к яростному рывку. «Вернуть! Вернуть стране украденное!» Сел на место Иван Спиридонович. Вздохнул.

— Жить будешь у наших, в доме купца Рыбинского. Они там поселились коммуной. И тебе койку поставят…

Сурмач собрался уже уходить, когда в кабинет начальника окротдела вошел дежурный — неказистый паренек, сверстник Аверьяна. Длиннополое черное пальто делало его еще более худым и несуразным. Встревоженный. Глаза настороженно изучают постороннего.

«С недоброй вестью», — понял Аверьян.

Дежурный кашлянул в кулак, намекая начальнику окротдела, что хотел бы переговорить с ним с глазу на глаз.

Ласточкин махнул рукой:

— Наш новый сотрудник. Будет в экономгруппе.

Дежурный еще раз с ног до головы оглядел Сурмача и доложил:

— На границе ранен Ярош.

— Тяжело? — сразу посуровел Ласточкин, встопорщились косматые брови.

— В больницу отвезли в бессознательном состоянии.

— Эко его угораздило… — подосадовал Иван Спиридонович и в то же время посочувствовал чекисту.

— Прорывались через границу контрабандисты, — пояснил дежурный, — их засекли. Они начали отстреливаться. Убили двоих бойцов и ранили Яроша.

— А что с контрабандистами?

— Один убит, остальные прорвались в наш тыл.

— Что еще? — допрашивал нетерпеливо Ласточкин.

— Иных подробностей не знаю, — ответил дежурный, невольно чувствуя себя виноватым, понимая, что начальнику окротдела сейчас необходимо знать как можно больше о случившемся.

«Ранен… На границе», — подумал с невольным сочувствием Сурмач о Яроше. И сразу в нем вспыхнуло ощущение, казалось бы, ничем не оправданной неловкости перед этим неведомым ему человеком. Впрочем, чувство невольной вины возникало в Аверьяне всегда при виде раненого или убитого. Это чувство ответственности здорового и живого перед теми, кто в трудном бою взял на себя важное и опасное. Такой долг живые не в состоянии возвратить, даже если будут до ста лет каждый день ходить в решающую, победную атаку. «Его — нет, а ты — есть!» Это — не упрек мертвых живым, это ответственность, которую они, уходя, оставляют нам, ответственность за дело, во имя которого отдана жизнь. У нее нет а не может быть повторения. А они… ради тебя, ради общего дела…

«Вот тебе и экономгруппа», — еще раз подумал Сурмач о Яроше.

— Получай первое задание, — сказал после долгого молчания Иван Спиридонович. — Поедешь в погранотряд. Попробуй разузнать поподробнее, как это все… Может, есть какие-то сведения о тех, кто прорывался. — Вздохнул и проворчал: — Иди знай заранее — где ждет чекиста пуля…

Сурмач надеялся, что представится он начальнику окротдела и… махнет в Белояров к Ольге. Хотя точного адреса он не знал, но был уверен, что разыщет ее. Белояров — городок невелик, а Ольгина тетка — акушерка. Кто же не знает в местечке такого нужного человека! Любая женщина укажет, где можно найти повитуху.

Но поиски его доброй знакомой Ольги довелось отложить до более благоприятного случая: Аверьян выехал в погранотряд, на одной из застав которого при непонятных (если не сказать — странных) обстоятельствах были убиты двое бойцов-пограничников и тяжело ранен сотрудник ГПУ Тарас Степанович Ярош.

На конечную станцию, именуемую Разъездом, новый сотрудник экономгруппы окротдела ГПУ прибыл вечером.

Поезд — три теплушки, оборудованные нарами. Он привез всего пятерых. Четверо — жители соседних сел. Они, не колеблясь, взвалили на плечи пустые корзины, какие-то узлы с городскими покупками и юркнули по тропинке в лес.

Сурмач еще какое-то время потоптался на так называемом перроне, затем обошел домишко, служивший вокзалом и квартирой двум—трем семьям, которых злой удел загнал в этот далекий и глухой угол огромной страны.

«Никого! А где же встречающий?»

И это было более чем странным! Начальник окротдела Ласточкин послал в погранотряд специальную телеграмму. «И никого!»

От Разъезда до погранотряда — километров восемь.

Может, пограничник задержался… Дорогу развезло… Но что это за пограничники, которые не успевают ко времени! У таких, конечно, контрабандисты будут прорываться через границу и стрелять сотрудников окротдела ГПУ…

И полчаса топчет Аверьян старый снег у порога вокзала, и час… Сердит себя разными мыслями.

Наконец терпение его иссякло. Он — к начальнику Разъезда. Рванул на себя разбухшую дверь, на которой была прибита какая-то до неузнаваемости выцветшая трафаретка, и очутился… в квартире. Слева, в углу, стояла большая деревянная коробка телефонного аппарата и стол. А справа, за отдернутой занавеской, кровать. В ней, под пестрым лоскутным одеялом, жался при виде постороннего в кожаной куртке человек неопределенного на первый взгляд пола и возраста в дурацком колпаке с кисточкой.

Аверьян опешил от неожиданности.

— Мне надо срочно позвонить в погранотряд, — показал он странному человеку свое удостоверение личности.

Не вылезая из-под одеяла, тот ответил:

— Звони… Только до погранотряда через город. Случается, и полдня мало.

Аверьяну повезло; не прошло и часа, как отозвался дежурный погранотряда.

— Вы телеграмму от окротдела получали? — спросил Сурмач.

— Может, и получали, только попадают они в штаб. А что такое?

— Так я второй час жду лошадей! — возмутился Аверьян.

— У нас только и заботы — окротделовцев встречать!

Дежурный был недоволен всем: и тем, что его потревожили, и тем, что за приезжим все же придется посылать кого-то с лошадью. А кого? У каждого — свое дело, свое время… Отрывай от дела, выкраивай время для совершенно чужих забот.

«Ездят тут… на нашу голову, а потом их контрабандисты стреляют!»

И Сурмач понял, что он для пограничников не из тех гостей, для которых пекут праздничные пироги.